Среди овец и козлищ

Кэннон Джоанна

Надо бы сходить в магазин за продуктами, но каждый выход из дома сопряжен с трудностями. Она старается выбирать самые безлюдные пути, самое тихое время дня, но все равно чувствует себя экспонатом, объектом всеобщего любопытства. Она знает: каждое ее появление на улице вызывает цепную реакцию разговоров и пересудов – они вспыхивают, точно гирлянды огоньков на елке. Стоит ей отойти на несколько шагов, и люди тут же начинают обсуждать ее несчастье, ее странности, перемывать и смаковать все подробности.

Осторожно, точно

хищный зверь, она крадется от одного магазина к другому.

Женщина в овощной лавке хватает ее за руки.

– Как вы себя чувствуете? – спрашивает она, склонив голову, точно миссис Мортон является загадкой, которую следует разгадать, причем немедленно.

– Как фунт помидоров, – отвечает миссис Мортон. – И как самый лучший здесь кочан капусты.

Она сама понятия не имеет, как себя чувствует. Или как должна чувствовать. Нормальны ли ее чувства? Соответствуют ли ситуации? Да откуда ей знать, ведь прежде она не теряла мужа. В глубине души она осознает: надо бы горевать побольше, и она каждое утро готовит себя к проявлениям печали. Но печаль почему-то так и не приходит. Вместо этого возникает странное ощущение какого-то сбоя. Словно она заранее спланировала для себя путешествие, а теперь вынуждена двигаться другим маршрутом. И еще она далеко не уверена, вызвано это потерей Эрнеста или просто удивлением, что маршрут вдруг изменился.

Миссис Мортон переходит на ту сторону Хай-стрит, где магазинов меньше. Здесь ее тоже провожают взглядами, но справиться с этим легче, потому как людей отделяет от нее проезжая часть. На этой стороне улицы два банка, парикмахерская и магазин, где продают одежду для малышей. Как раз начались распродажи, об этом кричат красные и белые баннеры в каждой витрине.

– Беатрис!

Она так увлеклась созерцанием скидок в обувном магазине на другой стороне, что едва не врезалась в Дороти Форбс.

– Как поживаешь? – громко, на всю улицу спрашивает Дороти.

– Грех жаловаться, – отвечает она.

– Грех? Вон оно как? – Дороти явно разочарована.

– Но что от этого толку, верно? – Миссис Мортон пытается выдавить улыбку, но она тут же спохватывается: улыбающаяся вдова – это нечто из ряда вон. И вместо улыбки получается странная гримаса, исказившая пол-лица.

– Да, но в подобных обстоятельствах… – начинает Дороти. Неоконченная фраза повисает в воздухе. Все только и знают, что говорить об обстоятельствах, но никто не желает точно сказать, в чем они заключаются.

Миссис Мортон бормочет нечто вроде «прошу прощения» и пытается обогнуть хозяйственную сумку Дороти, большую клетчатую и на колесиках.

– Достойные были похороны, – говорит Дороти и слегка смещается влево. – Прошли почти идеально.

На передних зубах миссис Форбс отпечаток мандариновой помады. Губы быстро двигаются, выплевывая слова, и от этого оранжевого отблеска рябит в глазах.

– Эта ужасная накладка между псалмом двадцать три, когда вдруг заиграл орган. Помнишь?

Она в ловушке, застревает между клетчатой тележкой на колесах, входом в магазин и «мандариновым» сочувствием

Дороти Форбс.

– Просто в шоке. Безобразие. Не знаю, что и думать, – говорит Дороти.

– Ты уж извини меня…

– А ты ее знаешь?

– Мне надо бы…

– Гарольд говорит, она не из местных.

– Но мне правда надо…

– Наверное, они с Эрнестом были очень близки? Она так убивалась.

– Мне нужно кое-что купить, – решительно говорит миссис Мортон. – Вот здесь. – И проскальзывает в дверь магазина, оставляя все вопросы по ту сторону, видит через стекло, как разочарованно вытягивается физиономия Дороти.

Магазин товаров для детей.

Она никогда не бывала здесь прежде. Пахнет шерстью и махровой тканью для полотенец – чистый неиспорченный запах без всяких примесей. Так может пахнуть только от младенцев. Девушка за прилавком поднимает на нее глаза и улыбается. Она совсем молоденькая, слишком молода, чтобы иметь ребенка, но миссис Мортон знает, что давно потеряла способность судить о чьем-либо возрасте. Ее «барометр» сломался со временем и калиброван лишь устоявшимися представлениями о самой себе. Девушка возвращается к работе, складывает какие-то вещички в стопку. Она не смотрит на миссис Мортон заинтересованным взглядом. В ее глазах нет ни сочувствия, ни одобрения, ни осуждения. Наверное, витает мыслями где-то далеко-далеко. Или же слухи так и не смогли пробиться сквозь все эти стопки подгузников и пеленок.

Беатрис Мортон оглядывает полки. От каждой так и веет комфортом. Все здесь предназначено для успокоения, завертывания, баюканья. Даже цвета успокаивающие: нежно-голубой, бархатисто-розовый и мягкий, слегка размытый абрикосовый. Настоящий оазис среди людской суеты. Возникает ощущение, что все рано или поздно пройдет; чувство покоя прячется в складках пледов и одеял, между косичками умиротворяющего вязания.

– У вас очень красивый магазин, – говорит она. Впервые за последние две недели она заговорила о предмете, никак не связанном со смертью.

Девушка снова поднимает на нее глаза и улыбается.

– Здесь так тихо, – продолжает миссис Мортон. – Так спокойно.

Девушка продолжает складывать вещи. Укладывает одеяльца в прозрачные пластиковые пакеты, они издают тихое шуршание.

– Само собой. Младенцы – самые спокойные люди на земле, если, конечно, не плачут.

В голосе отчетливо звучит ирландский акцент.

– А вы не из наших краев?

Девушка улыбается между складками одеяла. Улыбка натянутая.

– Нет, – отвечает она. – Я аутсайдер.

– На вашем месте я не стала бы называть себя аутсайдером.

Девушка поднимает глаза. В них танцуют насмешливые искорки.

– А ведь так и есть. В этих краях людей почему-то всегда возбуждает нечто выходящее за рамки ординарного.

– Что ж, это верно. – Миссис Мортон сворачивает в следующий проход. На полках мотки шерсти, сложенные пирамидами, целые ряды образцов рисунков для вязания. Рисунки для всех мыслимых и немыслимых предметов одежды, в которых может нуждаться новорожденный.