Среди падающих стен

Божиковский Товия

Когда мы спустились в подвал, ужас охватил нас. В неровном свете спички увидели мы мертвецов, которые валялись тут уж, видимо, несколько дней. Одну за другой жгли мы спички, и глазам нашим открывались все новые страшные картины: подушки, залитые кровью, вспоротые перины, перья, поднимающиеся вверх, когда мы приближаемся к ним. Пыль щекочет нос, садится на ресницы, на платье. Кругом разбросаны посуда, одежда, ботинки, книги, талесы и тфилин. Сомнений нет: немцы только недавно уничтожили этот бункер.

Мы надеялись найти в кастрюлях немного

воды, но напрасно. Уставшие до изнеможения, мы свалились на пол, не зная, что готовит нам судьба.

Мы расстелили перину и легли на нее, другой периной укрылись и были почти "как дома". К трупному запаху мы уже немного привыкли.

Нервное напряжение спало. Мысли обгоняют одна другую, но одна возвращается вновь и вновь: что там, на ул. Мила, 18. Ведь мы ввязались в ночной бой, приведший нас в этот подвал, из опасения, что немцы вот-вот найдут бункер на Мила, 18. Теперь мы оторваны от своих. Встретимся ли когда-нибудь с ними?

На ул. Мила, 18, нас, наверное, считают погибшими. Ведь семеро вернувшихся, конечно, не могли и предположить, что мы остались в живых. Если бы они знали, что мы живы, нам было бы легче переносить одиночество. Мы с большой силой почувствовали, что значит быть с друзьями, особенно в минуту опасности.

Ночью мы не думали ни о еде, ни о питье, теперь нам захотелось есть и пить. Сколько уже голодных дней прошло? Сколько бессонных ночей? Есть ли надежда смочить когда-нибудь водой запекшиеся губы и дать немного пищи ссохшемуся желудку?

Мысли опережают одна другую. Давно уже не представлялся нам случай "спокойно" сосредоточиться и обдумать все. Воображение уносит нас куда-то в другие миры. Перед глазами плывут образы близких, родных, довоенных друзей, товарищей по движению, которые уже много лет находятся в Эрец-Исраэль. Совсем недавно они психологически и географически были далеки от нас, сейчас же проходят перед нами, каждый со своей улыбкой, своим особенным выражением лица. Но все эти образы исчезли, когда тишину разорвали очереди, вернувшие нас снова к жестокой действительности.

Но та же сила воображения, которая вызвала к жизни дорогие сердцу образы, заработала в другом направлении. Я представил себе, как мы с Исраэлем и Мэрдеком лежим под периной, погруженные в тот же мертвый сон, что и наши соседи по подвалу. Эта страшная картина стояла перед моими глазами все то время, что мы прятались в подвале, и еще долго после этого.

Вдруг послышался странный звук, прервавший мои мысли. Он приковал к себе наше внимание, потому что не был похож на привычные звуки. Мы не понимаем, доносится ли он снаружи или идет откуда-то изнутри, из соседнего подвала.

Кто-то зажег спичку, и мы оцепенели: туча крыс набросилась на мертвецов и рвет их на куски. Они пищат, визжат и прыгают по мертвым телам и вокруг. Они вылезают из всех нор, серые, желтые, большие, жирные, как кошки, за ними маленькие мыши. Немецкие бандиты оставили для них богатую добычу.

Насытившись, крысы

бегут назад в норы с отвратительным, режущим душу визгом. Мы зажигаем спички, стучим палкой по стене, но это не пугает крыс.

Вначале в свете спички крысы сверлили своими блестящими глазками нас, иногда наши взгляды скрещивались, и казалось, хищники удивлены, откуда появились здесь живые люди. Они уже давно не видели движущихся людских фигур. Но они быстро привыкли к нам, как, впрочем, и нам пришлось привыкнуть ко всему, что окружало нас.

Но переносить это было тяжело. А еще тяжелее становилось, когда мы вспоминали, что день только начался, и нам предстоит пробыть здесь еще целую вечность. Быть может, наше нынешнее положение покажется нам идеальным по сравнению с тем, что нам еще придется пережить. Сквозь маленькое, наполовину закрытое железным листом окошко пробивается тоненький сноп дневного света, который тянется светлой полоской через весь подвал. Наши взгляды прикованы к этому снопу, который напоминает нам, что где-то там еще сияет день и светит солнце.

Тоненькие лучи освещали пробегавших крыс и служили нам сигнальными огнями. Если становилось вдруг темно, значит, немцы заслонили окошко, ходят где-то там, наверху, и надо, затаив дыхание, приготовиться: встретить их градом кирпичей, которыми мы запаслись, - стрелять нам было уже не из чего.

Время тянулось мучительно долго, мы устали от дум и напряжения, с которым мы прислушивались к каждому шороху. Хотелось спать: сказывались долгие бессонные ночи и физическая слабость. А мягкие перины, в которые мы зарылись, еще больше расслабляли нас. Мы решили установить дежурство: двое спят - один сторожит. Меняемся каждый час.

День клонился к концу, а немцы все не приходили. Часов в 11 вечера мы решились пуститься в путь, чтобы добраться до ул. Мила, 18. Семнадцать часов просидели мы в этом подвале. Осторожно высунули мы наружу головы. Была темная ночь. Накрапывал дождь. Мы открыли рты, стараясь поймать несколько капель дождевой воды, но как назло, они падали на лицо, а в рот не попадали. Мы решили идти через Заменгоф, как шли и в прошлую ночь. Собственно, другого пути у нас и не было. Дошли до угла Волынской-Заменгоф, где мы прошлой ночью так упорно бились с врагом. Мы не пробовали даже разведать, есть ли здесь немцы. Мы просто пересекли улицу Заменгоф и углубились в развалины, где было уже безопаснее и откуда мы надеялись добраться до цели.

Разрушенные дома до неузнаваемости изменили вид улиц. Нам было трудно определить, по какой улице мы идем. Вдруг мы услышали женский плач. На земле сидела женщина лет 35, горько оплакивая убитого мужа. Она не хотела покинуть мертвого. Пламя горящего дома бросало красные блики на лицо мертвеца и на женщину, которая и сама была как мертвая. Она склонилась низко над трупом и причитала: "Иосиф, ты оставил меня одну. Я не хочу жить без тебя. Тебе уже легче, ты уже свободен, а я еще должна мучиться".