Среди пуль
Шрифт:
– Это они майора замочили!
– И бабку на балконе!
– Я гляжу, крадутся!.. Ну, думаю, бляди, попались!.. И две короткие над головами!..
Стоящие перед клеткой разгоряченные люди радовались своей добыче, нетерпеливо тянулись к ней. Разглядывали, подзадоривали друг друга смешками, шуточками, ругательствами. Отделенные от пойманных железными прутьями, раздражались все больше, переполнялись нетерпеливой злостью.
Расступились, и Белосельцев увидел здоровенного, в милицейской форме подполковника, рыжего, с желтыми ресницами и бровями, пухлым румяным
– Который из них Максакова завалил? – Подполковник сквозь клеть разглядывал пленных, играя наручниками.
– Вон тот, со звездой! – указал на Офицера омоновец. – Он на меня сиганул и на кулак напоролся!.. И второй из ихней же группы, прикрывал с бульвара!..
Подполковник отомкнул клетку, вошел в нее. Ловко подвернул Офицеру руку, потом вторую. Защелкнул наручники. Как грузчик, перетаскивающий тяжелые тюки, подбросил Офицера на бедро и вытолкнул в коридор. Казалось, толчок был несильный, но Офицер полетел, спотыкаясь, по коридору, держа за спиной скованные руки, и врезался головой в живот высокого милиционера.
Тот схватил Офицера за волосы, отодрал от своего живота и, радостно ахнув, ударил кулаком в нос и губы.
– А это не хочешь?
Там, куда пришелся удар, лицо расплющилось, потекла кровь, лицо превратилось в хлюпающий красный пузырь с белыми, среди слюны и крови, зубами. Офицер с клекотом, всхлипом отлетел к противоположной стене, где его встретили короткие жестокие удары омоновца – в спину, в хребет, в печень. Серия ловких боксерских ударов, от которых Офицер стал заваливаться набок, стараясь этим наклоном уберечь ушибленную печень.
– Ты у меня, сука, до смерти кровью ссать будешь! – напутствовал его омоновец, мощным ударом отсылая к соседу. Тот, совсем еще молоденький милиционер, с маленьким розовым носиком, ударил Офицера в сердце, туда, где краснела звезда. Офицер охнул, задохнулся и плашмя упал на пол. Его вывернутые руки дрожали, наручники ярко блестели, и он, лежа под лампами, мелко дрожал. На него сыпались удары ног, глухие, шлепающие, проникающие во внутренние органы.
– Не по лицу, мужики! – покрикивал подполковник, как тренер, заглядывая через головы подопечных, отрабатывавших спортивные приемы. – По почкам, по почкам!.. Пусть кровью посикает!..
Белосельцев смотрел на истязания Офицера, ужасаясь не только тому, что на его глазах забивают насмерть человека, и не тому, что через несколько минут и его, закованного в наручники, выволокут в освещенный коридор к этим молодым людям, неутомимым в коллективном азарте, заряженными на то, чтобы домучить, добить, а тому, что все это означает начало еще б'oльших ужасов, б'oльших кровопролитий. Вселенской бойни, которая началась с момента, когда одутловатая, с голубыми пятнами голова выкатилась на экран, что-то хрипло и запредельно сказала. Белосельцев чувствовал
Офицера били ногами, как мяч. Отпрыгивали после удара в сторону, освобождая место другому, застоявшемуся игроку. Тренер, внимательный, зоркий, любил своих спортсменов, укорял их за промахи и неточности:
– По почкам, по почкам!.. Пусть красной струйкой посикает!..
– Фашисты!.. Педерасты!.. – заорал Белосельцев, желая не столько прекратить избиение Офицера, сколько ускорить свое. Упасть под эти башмаки и удары, ослепнуть, оглохнуть, исчезнуть. Не видеть приближающегося неумолимо несчастья. – Скоты кровавые!.. Хари!..
Его услышали, перестали пинать Офицера. Подполковник что-то негромко сказал. Один из милиционеров кинулся прочь. Через несколько минут вернулся, неся ведро. Все расступились, прижались к стене. Милиционер выплеснул шумное плещущее ведро воды на лежащего Офицера, на его бесформенные плечи, заплетенные ноги, вывернутые назад руки в блестящих наручниках.
Подполковник подцепил Офицера за наручники, легко поволок, вбросил в клетку. Отомкнул хромированные оковы и страшным сильным пожатием дернул Белосельцева за запястье. Щелкнул металлическими кольцами.
– А ты, товарищ, из какой губернии будешь? – спросил он, захватывая и заламывая ему за спину вторую руку. – Из каких, говорю, краев к нам приехал?
Он натянул на себя Белосельцева, обводя его вокруг неподвижного, отекавшего водой Офицера, готовясь вытолкнуть его в яркий свет коридора, где ожидали потные, с румяными лицами люди.
Но в дальнем конце коридора возникло движение. Появился Каретный, бодрый, оживленный, праздничный, в нарядном костюме и шелковом галстуке. За ним поспевал телерепортер с камерой на плече, и молодой, чернявый, в белом халате врач.
Каретный издали углядел Белосельцева, здоровяка-подполковника, безжизненного Офицера.
– Отставить!.. Отпустить человека!.. Он из администрации президента!.. Вы хоть документы у них проверили?.. – и, указывая на лежащего Офицера, сказал: – Приведите в порядок задержанного!.. Отмойте, побелите, смажьте!.. И сразу в Лефортово!.. А вы, – повернулся он к телерепортеру, – здесь не снимайте! Снимите там, в «Лефортово»!.. Когда будет в приличном виде!..
Он взял за локоть Белосельцева, которого уже расковали. Увлек его в коридор, бережно обводя вокруг водяной, с красными сгустками лужи.
– Я же говорил, что сегодня еще раз встретимся!.. Спасибо от руководства!.. Ты нам очень и очень помог!.. Ты – наше секретное сверхточное оружие!.. Бандиты и террористы захвачены! Ночью – штурм!..
Он проводил Белосельцева к выходу, похлопал по плечу и вернулся обратно. Туда, где в коридоре теснились омоновцы. Они неохотно забирали из углов свои шлемы и автоматы.
Он вернулся домой в свою неубранную квартиру, хранившую следы недавнего скоропалительного побега к Дому Советов. Вчерашний вечер казался теперь давнишним, удаленным на целый период жизни.