Среди пуль
Шрифт:
Он низко, в пояс, поклонился. В зале, сначала тихо, потом все громче, начались рыдания. Какая-то женщина, держась за горло, захлебывалась от слез. Какой-то бородатый, лысый старик крестился и крестил издалека Хасбулатова. А у Белосельцева вместо слез и рыданий радостно расширялось сердце, испускало вовне потоки света. Из этого потока, из огненных лепестков кто-то вырвался, бурный и светлый, с длинными заостренными крыльями, золотой головой. Пробежал босиком поверх столов и кресел, оглядел всех счастливыми любящими глазами и исчез в стене, оставив слабый, гаснущий
Белосельцев стоял, опустив ствол автомата, радуясь вестнику, и весть, которую тот принес, была о вечной любви и бессмертии, к которому все они были причислены.
Он пробирался по коридорам к центральному подъезду, где поджидало его пустое золоченое кресло и где пол был усеян острым льдистым стеклом и в разбитые окна дул солнечный ветер, приносивший с реки звонкие очереди. Он старался понять, что это было, кто промчался над ним в темном печальном зале, коснулся на бегу невесомой рукой, оставил на стене гаснущий отпечаток крыла.
Он не мог объяснить, кто это был, не мог разглядеть лица. Только чувствовал исходящие от него добро и могущество, несказанные радость и свет.
С этим светом и радостью он шел на позицию. Не было в нем уныния, неверия. Бой, который ему предстоял, не был бессмысленным, отчаянным боем обезумевших, обреченных людей, но сражением непобедимых свободных воинов, черпающих свою непобедимость от высших, не подверженных смерти сил. Так думал Белосельцев, неся на плечах автомат, чувствуя плечом натяжение ремня и горячее прикосновение промчавшегося дива.
Радость и силу, которые он испытывал, ему хотелось передать товарищам. Не словом, а прикосновением, чтобы и они обрели неколебимость и свет.
Навстречу ему шел депутат. Белосельцев не помнил его имени, прежде почти не замечал его. Депутат был небрит, лицо опухло от бессонницы, одежда измята и скомкана. Он шагал, стараясь побыстрее миновать оконные проемы, сквозь которые могла влететь пуля снайпера. Бегал по сторонам затравленным взором. Белосельцев шагнул к нему, поздоровался, пожал руку, через рукопожатие переливая в его холодные скрюченные пальцы свой свет и радость. Депутат удивленно посмотрел ему вслед, а Белосельцев стал удаляться, поделившись с ним своим бессмертием.
В другом коридоре он повстречался с буфетчицей, которая несла на подносе гору бутербродов, видимо, для тех, кто сидел в полутемном зале. Немолодая усталая женщина в заляпанном белом халате была из тех работниц Дома Советов, кто остался в нем и после осады, продолжал трудиться под пулями. Белосельцев еще издали улыбнулся ей. Проходя, кивнул, поддержал колыхнувшийся поднос, незаметно коснулся женской руки. Получил ответную усталую улыбку, кивок седеющей головы. Знал, теперь и женщина наделена бессмертием, и в нее, от руки к руке, пролился чудный свет.
На лестничной клетке он нагнал раненого. Парень в бушлате, с забинтованной ногой прыгал вверх по ступенькам, опираясь на палку. Хватался за поручни, отдыхал. Каждый прыжок причинял ему боль. Останавливаясь, он отирал ладонью бледный липкий лоб, жалобно оглядывался.
Он столкнулся в коридоре с юношей, с которым совсем недавно расстался у брезентовых носилок, в которых лежала его подруга, и они целовались, что-то жарко друг другу нашептывали. Теперь юноша пробегал мимо, его волосы, длинные как у средневекового пажа, колыхались на плечах. Он держал автомат, и Белосельцев заметил, что шейка приклада была обмотана красной шелковой ленточкой.
– Я опять был у нее, – он радостно, как к близкому человеку, обратился к Белосельцеву. – Кровь не течет. Она уснула. Врач меня успокоил. А это, – он поймал взгляд Белосельцева, – ленточка из ее волос.
Белосельцев, радуясь этой встрече, снова подумал, что юноша похож на средневекового рыцаря или пажа, который повязал на древко оружия бант своей прекрасной дамы.
– Они попытались сунуться со стороны стадиона! Сначала из бэтээров долбили, а потом пехота пошла! Мы их отсекли! – Юноша шагал рядом с Белосельцевым, качал автоматом, и ленточка струилась. – Боеприпасы кончаются! На одиночные выставил! – И он сокрушенно тряхнул кудрями.
Белосельцев радовался возможности прошагать с ним рядом малый отрезок коридора – еще одну крохотную часть своего жизненного маршрута. Малиновая истоптанная дорожка под ногами. Окно, за которым клубится медленный сизый дым. Сквозняк, лизнувший щеку сквозь пулевую пробоину в стекле. Юноша с развеянными волосами шагает рядом с ним, несет на автомате бант своей «дамы сердца».
– Наверху пожар! Все горит! Пекло! Ветер утягивает пламя ввысь, и мы здесь его не чувствуем!
Белосельцев остро пережил, зафиксировал в мыслях этот исчезающе-малый кристаллик жизни: он идет по коридору, по истоптанному ковру, этажом выше бушует пожар, красный ком пламени взмывает в московское небо, падают, как головни, обгорелые галки, выше пожара, сквозь бледную синь, реют светила и звезды, и он проходит под ними, держа автомат.
– Ну я пошел, – сказал юноша, когда они достигли перекрестка, где коридор раздваивался. Вел в два разных крыла дома, к двум разным рубежам обороны. – Еще увидимся!
Белосельцев, расставаясь с ним, коснулся его руки. Наделил наконец своим светом. Поделился невидимым миру богатством.
Белосельцев уходил по коридору в неосвещенную темень, торопясь туда, где ждали его товарищи, чтобы тронуть невзначай обожженную руку Красного Генерала, измызганную куртку Морпеха, черный бушлат приднестровца. Перелить в них свою силу, передать полученный свыше дар.
Он услышал, как с оглушительным хрустом и воем ударил вблизи снаряд. Стены качнулись, пол пошел вниз, как резиновый, и вернулся обратно. Секунду он находился среди треска, железного скрежета, который удалялся, откатывался волной по лестницам и коридорам.