Среди пуль
Шрифт:
Он миновал воздухопровод и очутился в подвале Дома. Было безлюдно, валялись груды тряпья, амуниция, противогазы, похожие на отрубленные очкастые головы. Он приблизился к ступенькам выхода, в приоткрытую дверь увидел коридор, все те же разбросанные мешки и подсумки и двух десантников, стоящих на посту, покуривающих сигареты. Надо было выбраться, войти в Дом, смешаться с наводнившими его солдатами. Слиться с теми, кто рыскал и шарил по кабинетам и коридорам дворца.
Он был уверен, что ему все удастся. Мрачная звезда удачи сияла над ним. Он поступал, почти не думая, по наитию,
Выглянул в коридор и зычно, по-командирски, позвал:
– Сержант!.. Ко мне!.. Быстро!..
Увидел, как разом повернулись к нему лица десантников, как руки легли на автоматные спусковые крючки. Они всматривались в приоткрытую железную дверь. Старались понять, кто их властно окликнул.
– Сержант, кому говорю!.. Быстро ко мне!.. – повторил свой оклик Белосельцев. Он появился в дверях бесстрастно, как свой, как имеющий власть. Шагнул навстречу автоматным стволам. – Я из подразделения спецопераций! Вот мой документ!
Он сунул им под нос целлофанированный пропуск с красной чертой и надписью: Администрация президента. Пока румяные рязанские парняги туповато рассматривали удостоверение, Белосельцев вглядывался в даль коридора, где мелькали солдаты, топали сапоги, доносился близкий звук работавших на улице двигателей.
– Там, в подвале, в районе воздухопровода замечено передвижение вооруженной группы!.. Наши мужики завершают зачистку, возможно, выйдут на вас!.. Не перестреляйте их в темноте!.. Где замкомбата?
Он назвал наугад фамилию, и крепыши в голубых беретах возвратили ему документ, махнули неопределенно вдоль коридора, сделав вид, что знают такого. В штурме участвовало столько разрозненных сил, подразделений, спецчастей, что, возможно, среди них существовал замкомбата с подобной фамилией. Этот гражданский, вылезший из подвала, с красной полоской на пропуске мог быть и впрямь из одного из спецподразделений, шныряющих по разгромленному Дому.
Белосельцев прошагал по коридору, чувствуя, как смотрят ему в спину десантники. Встрял в группу санитаров, заталкивающих вверх по лестнице пустые носилки. Слился со множеством торопливых гражданских и военных людей, наполнивших переходы и лестницы.
Вид оккупированного Дома Советов поразил его. Он помнил первое свое посещение, когда чопорный, респектабельный Дом сиял натертым мрамором, отсвечивал медно-золотыми ручками и панелями, мягко озарялся плафонами в бесконечных, выстланных коврами коридорах. Повсюду степенно и деловито вышагивали именитые, знающие о своей славе и своем значении депутаты. Они входили в бесшумные скоростные лифты, наполняли приемные и гостиные, отражались в зеркалах и витринных окнах, в стеклянных и фарфоровых вазах.
Он помнил недавний осажденный Дом, холодный и темный, напоминающий огромный военный бункер с желтыми огнями свечей, с голубыми скользящими фонарями, которые упирались в лица офицеров, баррикадников, бойцов сопротивления. На всех этих лицах, измученных, небритых, было выражение, какое бывает у людей, готовых дать отпор. Летящий по коридорам сквозняк вместе с запахами лаков и пластиков нес дух ружейной смазки, прелых одежд и сырой земли из соседних улиц и
Сейчас Дом казался беспомощным большим существом, опрокинутым навзничь, оглушенным, с распоротым нутром, из которого вывалился бесформенный истерзанный ворох, еще недавно бывший сердцем, легкими, кровяными сосудами, сплетением нервных волокон. Все это было изодрано и избито тупым железом, и множество юрких прожорливых тварей копошилось в умерщвленной плоти.
По коридорам топали башмаками омоновцы и солдаты. Их перемещение казалось тупым и бессмысленным, словно они протаптывали дороги и тропы, нанося на паркет и линолеум слой земли и глины. Во многих местах красные ковровые настилы были уже содраны, скатаны в рулоны, и их выносили на улицу и грузили в военные машины. Из депутатских кабинетов тащили компьютеры, телевизоры, телефонные аппараты, настольные лампы. Каждый прижимал к груди свою добычу, перекинув за спину мешавший автомат. Торопился к выходу, ревниво поглядывая на других, выносивших кто вазу, кто люстру, кто хромированный чайник.
Проходя мимо распахнутого депутатского кабинета, Белосельцев увидел двух омоновцев, выдиравших из стены нарядные костяные розетки. Поймал безумный злобный взгляд одного из них, похожий на взгляд голодной, грызущей кость собаки.
Постов и контрольно-пропускных пунктов на лестничных площадках и в коридорах не было. Везде беспорядочно сновали мародеры. Пахло потом, мочой, и этот запах уносил дымный едкий ветер, врывавшийся в разбитые окна.
Эта торопливость мародеров и дымный, летающий повсюду сквозняк говорили о том, что Дом горит. Оставленный защитниками, он исчезает, завершает в огне свое существование. Победители и насильники торопились воспользоваться последними минутами перед тем, как он рухнет, провалится громадой сгоревших этажей и лопнувших перекрытий, взметнув в московское небо огромную копну свистящих и воющих искр.
Белосельцев пробирался к своему кабинету, где, спрятанный за металлическим экраном, таился заветный кейс. Он был уверен, что кейс пребывает в сохранности, что он найдет чемоданчик Руцкого. Хранимый все той же загадочной, то жестокой к нему, то милосердной силой, вынесет кейс из Дома.
Он проходил мимо уборной. Дверь была распахнута. Тянуло холодным смрадом. На кафельном полу в ряд, один на другом, как бревна, лежали трупы головами к стене, ногами к двери. Эта тяжкая, неровная груда отекала вялой жижей, сукровью, источала дурнотный запах недавно случившейся смерти.
Белосельцев задержался на пороге, к которому подтекал ржавый остановившийся ручей. Заглянул в неживые лица.
Бородатый старик с косматой бородой, с желтыми щеками и открытым беззубым ртом. Глаза старика были выпучены, наполнены холодными слезами. И после смерти он продолжал кричать. Белосельцев слышал этот окаменелый в воздухе крик.
Рядом, прижав руки к выпуклой костяной груди, лежал мужчина в камуфляже. Его широкоскулое лицо было стиснутым, напряженным, во лбу чернела дыра с накипью малиновой крови. Он казался упавшим памятником, изображавшим человека, произносившего клятву. Эта военная клятва была понятна Белосельцеву – о возмездии, о неизбежной расплате.