Среди самцов
Шрифт:
Когда перед ней на столе появилась бутылка шампанского, она захлопнула крышку мобильника, сунула его в карман и удивленно спросила:
— Опять пьем? За что на этот раз?
— За наши разнообразные способности и таланты. И объединенные усилия, — сказал Калум, ткнув пальцем в Флориана, и стал разливать шампанское по бокалам.
— Ты намекаешь на ваши с Флорианом способности потреблять алкогольные напитки в неограниченных количествах и на то, что вы всегда готовы объединить усилия, чтобы пропить доходы от этого заведения —
— Ты говоришь глупости. — Калум стал лить холодное шампанское прямо ей на пальцы, и она инстинктивно одернула руку.
— Глупости или нет, но сегодня, похоже, нам серьезно поговорить уже не удастся, — обиженно сказала Одетта, вытирая салфеткой пальцы. — Когда в таком случае мы назначим деловую встречу? Завтра в девять утра вас устроит? Не забывайте, что завтра вечером у нас в кабаре должно состояться первое шоу.
— Шоу отменили. Слишком ничтожный от него доход.
— Кто же это распорядился отменить шоу? — воскликнула Одетта.
— Я, — односложно ответил Калум.
— Насколько я знаю, билеты расхватывают, как горячие пирожки…
— Кто расхватывает? Студенты? — язвительно бросил Калум, откидываясь на спинку стула и закладывая руки за голову. — Мне студенты здесь ни к чему. От них только шум и грязь, а денег мало. Это ресторан, а не какой-нибудь студенческий притон с эстрадой и пивнушкой, сестричка.
Вот так: снова «сестричка» и никакой тебе больше «красотки»! Одетта устало потерла лицо руками. На душе у нее было премерзко.
— Все равно. Ты не имел права принимать такое важное решение через мою голову, — прошептала она.
— Я звонил тебе на мобильник, но он был отключен, — соврал Калум.
— Ладно, поговорим обо всем завтра. — Одетта не хотела ни о чем больше спорить и ничего никому доказывать. Для этого она была слишком утомлена. — Я позвоню домой Вэл и попрошу, чтобы она пришла как можно раньше.
— Не беспокойся. Я сам все сделаю, — любезно сказал Калум. — Давай-ка лучше выпьем. Чтобы поднять настроение.
Одетта решила больше не упрямиться и выпила вместе с Калумом и Флорианом. В отличие от разговорившегося вдруг Калума Флориан все больше помалкивал, а когда его приятель откупорил вторую бутылку шампанского, то и вовсе впал в мрачное, созерцательное состояние. Пытаясь расшевелить Флориана, а заодно и начинавшую клевать носом Одетту, Калум предложил им сходить в ресторан и пообедать.
— Уже четверть одиннадцатого, — широко зевнув, сказала Одетта. — Мне домой пора, баиньки.
— Глупости! — вскричал Калум, с силой толкая Флориана в бок локтем.
— Точно, глупости! — повторил как попугай Флориан, одаривая Калума не слишком любезным взглядом. Потом, вспомнив о доверенной ему миссии, он коснулся плеча Одетты: — Ты не можешь уйти, не отведав моих блюд.
Одетта поднялась с места. Ее покачивало. Она не помнила точно, сколько раз Калум наполнял ее бокал, но понимала, что выпила не так уж мало. Тут ей пришло в голову, что она весь день ничего не ела. Стало быть, в том, что она захмелела, не было ничего удивительного.
Когда они прошли в обеденный зал и уселись за столик, отгороженный от общего зала ширмой, Одетта торопливо просмотрела меню: все блюда, включая холодные закуски, были заменены новыми. Впрочем, меню было составлено умелой рукой, и возразить ей было нечего. Оставалось только сделать выбор. Когда она открыла рот, чтобы заказать что-нибудь наименее калорийное, Флориан, перебивая ее, сказал:
— Я сам решу, чем тебя угостить. Более того, сам же это и приготовлю.
С этими словами он снялся с места и полетел на кухню. Оказавшись в своем гастрономическом царстве, он вызвал Неда, что-то пошептал ему на ухо и отправился к себе в кабинет — пить свой любимый «Реми-Мартин» пятнадцатилетней выдержки. «Не хочу я трепаться с этой бабой и строить ей куры, — думал он, потягивая из фужера маслянистую, с золотой искрой коричневую жидкость. — Не хочу — и не буду».
Выйдя через четверть часа из своего загончика в коридор, Флориан столкнулся с Калумом, который направлялся в кабинет Одетты.
— Она думает, что я пошел пописать, — сказал ему Калум, открыл дверь, вошел в комнату и принялся сгребать в кучу лежавшие на столе бумаги, документы и нераспечатанные письма, в том числе письмо от Вэл, менеджера кабаре, в котором она уведомляла о своей отставке. Все это он засунул за стоявший у стены шкаф, заставленный папками с личными делами сотрудников.
Вынув вслед за тем из ящика несколько досье, он препроводил их в указанном направлении вслед за письмами, многочисленными меню и бухгалтерскими документами. В случае чего всегда можно было сказать, что документы провалились под шкаф по вине нерадивых уборщиц.
Покончив с бумагами, Калум прикрыл дверь и двинулся через кухню в обеденный зал, велев по пути одному из официантов принести за его столик бутылку марочного рислинга, который он намеревался влить в Одетту. Калум ликовал: пока все шло в точности, как он задумал.
Рыба-монах, которую подали Одетте, представляла собой настоящее произведение искусства. Одетта, во всяком случае, ничего более красивого не видела за всю свою жизнь и искренне считала, что этому блюду место не на обеденном столе, а в художественном музее. Перламутровая тушка монаха лежала на подстилке из кроваво-красной лососевой икры, в окружении орнамента из ломтиков зеленого, желтого и оранжевого перца. В центре тушки красовался фирменный знак Этуаля — изумрудно-зеленая, с темными прожилками корона из съедобных трав и кореньев, напоминавшая ювелирное украшение из жада.