Среди самцов

Уокер Фиона

Одетта посмотрела на скучающих Сьюки и Гая, которые давно уже были вместе, но не потому, что не могли друг без друга, а потому, что боялись одиночества.

Джимми проследил за ее взглядом.

— Как я понимаю, вы тоже рисковать не хотите, — едва слышно произнес он.

Одетта опять подумала о Калуме, о том, в частности, на какие жертвы ради него пошла и что получила в результате.

— Та любовь, о которой вы говорите, существует только в слезливых романах и телесериалах, — жестко сказала она. — В реальной же жизни

вечной любви не существует.

К большому ее удивлению, Джимми не стал оспаривать высказанное ею мнение, лишь задумчиво кивнул, принимая ее слова к сведению.

— В определенном смысле, Одетта, вы правы, — с минуту помолчав, сказал он. — Настоящая, большая любовь встречается редко. Обычно людей вполне устраивает некий ее суррогат, который удобен в употреблении, как электрический чайник. Ну а потом… время идет, дни складываются в годы, годы — в десятилетия, и люди умирают, так и не узнав, что это такое.

— Стало быть, лучше прожить мало, но зато в любви — так, что ли? — спросила Одетта, подпустив в голос циничные нотки.

— Можно и так сказать, — пожал плечами Джимми. — Тут каждый делает выбор сам.

— А по-моему, нет ничего лучше мертвого возлюбленного! — бросила Одетта. — Мертвец не может ни уйти от тебя, ни изменить тебе, да и никак иначе тебе напортить. Так что тебе остается только лелеять добрую память о нем и те чувства, которые ты к нему питала. А это, по большому счету, означает культивировать жалость к самой себе. Ну а жалость к себе суть та же любовь. Ведь жалеть себя так приятно… Я бы назвала это чувство жалостью-любовью к собственной персоне. Вот, по мне, самое сладкое и сильное чувство, какое только может испытывать человек.

Джимми кивнул, устремив на нее взгляд темно-синих глаз, на дне которых плескалась затаенная печаль.

— Это вы сказали, Одетта, — не я. Когда умерла моя возлюбленная, у меня было такое ощущение, словно она забрала с собой мою душу. Я будто бы разом лишился всех своих чувств. Где уж тогда мне было жалеть себя или, того больше, себя любить… Я просто ничего не чувствовал. Был пуст и туп, как трухлявый пень, вот и все.

Одетта почувствовала, как у нее от стыда жарко полыхнули щеки.

— И сколько же вы были вместе? — дрогнувшим голосом спросила она.

— Всего три месяца, — сказал он и одним глотком осушил свой стакан. — Теперь, если следовать вашей теории, мне остается одно: до скончания века себя жалеть. И в этом черпать силы для дальнейшего существования. Так, да?

Одетта, клацая зубами о край чашки и захлебываясь от рыданий, пыталась влить в себя холодную воду, чтобы немного успокоиться, что, надо сказать, получалось у нее не лучшим образом.

Она дала слабину, позволила себе раскиснуть, расплакаться и вот теперь никак не могла остановиться.

— Извините, — шептала она прерывающимся от рыданий голосом. — Я таких глупостей вам сейчас наговорила… Теперь вам только и остается, что думать обо мне,

будто я самая последняя эгоистичная тварь.

Держа перед Одеттой чашку с водой, Джимми гладил женщину по волосам, но вид при этом имел такой, что, казалось, еще немного — и он сам зальется слезами или, чего доброго, хлопнется в обморок. Это свидетельствовало о том, что Джимми редко приходилось иметь дело с женскими истериками, а успокаивать истеричных женщин — и того реже.

Появился Феликс, мигом оценил обстановку и решил избавить брата от этого тяжкого бремени.

— Нужна твоя помощь, Джимми, — деловито сказал он. — Дети и кое-кто из взрослых затеяли игру в снежки. Между тем срочно требуется собрать всех в большом шатре, поскольку Ситтоны начнут сейчас зачитывать торжественную речь.

— Понял. — Джимми поднялся с места и, одарив Одетту странным взглядом, который было невозможно расшифровать, отправился следом за своим братом.

— А куда это ушел Джимми? — медовым голоском пропела Сьюки, предварительно обменявшись многозначительными взглядами с Джин Ситтон. — Мама говорит, что Саския нарочно попросила усадить его рядом с вами. На тот случай, если вы не заметили, скажу, что мужчин и женщин без пары на вечере не так уж много.

Одетта стиснула зубы. Она опять допустила промашку. А все ее гадкий рот. Стоит ей только его раскрыть и одарить собеседника своей доморощенной философией, как он из ее поклонника или хотя бы дружески настроенного к ней человека мигом превращается в ее ярого оппонента или даже врага. Это же надо было такое сморозить: представить свою глупейшую теорию про мертвого, но незабвенного возлюбленного на суд человека, потерявшего любимую девушку!

Когда начали произносить речи, Джимми в шатре все еще не было. Зато его место за столом занял пытавшийся уже строить Одетте куры валлиец по имени Гарт Дрейлон. Проходя мимо, он будто невзначай отогнул манжет рубашки — якобы для того, чтобы узнать время, а на самом деле — чтобы продемонстрировать ей свой золотой «Ролекс». Потом, наклонившись к ней и лаская взглядом треугольный вырез ее платья, он произнес:

— До чего же мне люб этот вид! Напоминает горы и долины моего родного края.

Речь Тони Ситтона относительно будущего счастья Саскии и Стэнли была произнесена без особого энтузиазма и, соответственно, ответного энтузиазма у собравшихся не вызвала.

— Этот тип такой жмот… Каждый пенни экономит, — сказал про Тони Гарт Дрейлон. — Знаешь, что он подарил молодым на свадьбу? Жалкий этюдишко Котмана — вот что.

Когда с места поднялся Стэн и начал рассказывать собравшимся, как сильно он любит свою Саскию, Гарт, не обращая на него никакого внимания, еще ближе подсел к Одетте и стал говорить ей на ухо весьма рискованные комплименты. Одетта же, будто и впрямь обратившись в Снежную королеву, сидела на месте словно вырезанная изо льда статуя, не шевеля даже бровью.