Среди самцов
Шрифт:
Вместо того чтобы идти через поместье, Одетта побрела по дорожке, которая, как она считала, напрямую выводила к деревне. Идти на каблуках было неудобно, поэтому туфли ей сразу же пришлось снять. Ноги у нее мгновенно промокли, а еще через несколько минут стали холодными, как ледышки, и занемели. Стояла такая темень, что она несколько раз теряла направление, сворачивала на обочину и утыкалась в живую изгородь.
Дойдя до развилки, Одетта в недоумении остановилась. Не зная, куда направить свои стопы, она после минутного размышления свернула налево, решив неукоснительно держаться левой стороны, как делала это в
Избитые об острые камни и коряги ноги Одетты превратились в сплошную рану, и каждый шаг давался ей с огромным трудом. Это не говоря уже о том, что она насквозь промерзла, безмерно устала и ее начало клонить ко сну. Двигаясь рывками, как заводной манекен, она отправилась в обратный путь и ценой неимоверных усилий снова добралась до развилки. Тут ей захотелось присесть на кочку и немного подремать. Сон властно звал ее в свои объятия, предлагая сладостное отдохновение в награду за перенесенные испытания.
Она опустилась на землю, прислонилась спиной к живой изгороди и, склонив голову к груди, прикрыла глаза. По этой причине она не увидела, как по дороге заметался свет фар подъезжавшего автомобиля, а звук его мотора услышала только в последнюю минуту — все звуки доносились до нее как через вату. За рулем дряхлого «Форда Зефира», принадлежавшего Феликсу Сильвиану, сидел его старший брат Джимми. Он едва не проехал мимо Одетты — в свете фар ее голубое платье почти сливалось с присыпанной снегом живой изгородью, у которой она сидела.
Сдав назад, он выскочил из машины и подбежал к Одетте. Она была холодна, как мрамор, и едва могла говорить.
— Это ты, Калум? — пробормотала она после того, как он с силой потряс ее за плечо. Волосы у нее были припорошены снегом, а ресницы покрылись инеем и походили на мохнатые паучьи лапки.
— Нет, это Джимми, — ответил Сильвиан, поднимая ее с земли.
Ноги у Одетты так заледенели, что почти не сгибались в коленях, поэтому Джимми стоило большого труда устроить ее на заднем сиденье автомобиля и закрыть за ней дверцу. Когда Джимми затаскивал Одетту в машину, юбка на ней задралась, и он увидел у нее на бедрах желтоватые пятна старых кровоподтеков.
— Что смотришь? — напустилась на него Одетта. — Не знаешь, что это такое? Ну так я тебе скажу — это следы от занятий продвинутым сексом двадцать первого века! Неприятное, знаешь ли, занятие, а главное — болезненное.
В салоне древнего «фордика» было относительно тепло, и Одетта постепенно стала оттаивать — в прямом, так сказать, и переносном смысле. Во всяком случае, вырывавшиеся поначалу из ее уст малопонятные, несвязные фразы стали трансформироваться в более осмысленные.
— Я остановилась в гостинице «Корона», — пробормотала она, растирая онемевшие от холода ноги. — Это в деревне. Рядом с церковью.
Джимми уже было решил, что она начала приходить в норму, но стоило ему покатить в сторону деревни, как у Одетты снова началась истерика.
Впрочем, когда Джимми подъехал к гостинице и выключил мотор, Одетта неожиданно замолчала. Как радио, у которого кто-то выдернул шнур из розетки.
Джимми, свыкшийся уже в течение вечера с бесконечными истериками Одетты, почувствовал себя не в своей тарелке.
— Позвольте мне купить вам выпивку, — предложил он, поскольку ничего другого ему просто-напросто не приходило в голову. — Думаю, мы это заслужили.
Одетта отрицательно помотала головой.
— Вам не следует пить, — прошептала она. — Вы же за рулем.
— В таком случае я провожу вас до комнаты, — сказал он и открыл дверцу «Форда».
Управлявшаяся с делами в баре сварливая хозяйка «Короны» краем глаза заметила, как по лестнице, которая вела на второй этаж, стала подниматься постоялица в голубом платье, за которой следовал какой-то здоровяк.
— Эй, мистер! — крикнула она, обращаясь к Джимми. — У нас не принято ходить к постояльцам в гости после десяти вечера.
Джимми посмотрел на нее, понял, что скандалы — ее отрада, и вступать с ней в перебранку не решился. Не сказав ей ни слова, он вышел из гостиницы, плотно прикрыв за собой дверь.
Возвращаясь на следующее утро к себе в номер — в другой гостинице и в другой деревне — и мучаясь с похмелья головной болью, Джимми Сильвиан был немало удивлен, застав у своей двери посыльного с огромным букетом цветов.
— Я, черт возьми, цветов в номер не заказывал, — пробурчал он, вставляя дрожащей рукой ключ в замок.
— Но ведь вы мистер Джеймс Сильвиан, не так ли? — спросил, шмыгнув носом, посыльный, сверившись с карточкой.
— Положим, — ответил Джимми, — и что из этого?
— Тогда все правильно.
С этими словами посыльный — деревенский парнишка лет шестнадцати — вручил Джимми букет и карточку, после чего помчался вниз по лестнице. Джимми никогда прежде цветов не дарили, так что он даже не знал, что с ними делать. Войдя в номер и положив букет на стол, он взял карточку и прочитал лаконичное послание: «Спасибо за то, что помогли мне оттаять».
22
Одетта еще раз мысленно пролистала свой финансовый отчет и, набрав в грудь побольше воздуха, вошла в облицованный гранитом монументальный подъезд банка. Состояние ее дел было далеко не блестящим. По ее подсчетам, сумма долга достигла астрономической суммы в двести тысяч фунтов. Из них сто тысяч покрывала закладная за квартиру и мебель, а еще шестьдесят — деньги, переведенные Калумом. Все остальное как бы зависало в воздухе и не имело никакого обеспечения. Более того, с каждым днем долги множились, и кредиторы уже начинали выказывать нетерпение. Одетта знала, что, если она в самое ближайшее время не сделает крупных выплат по займу, банк прикроет ее фонд и объявит ее банкротом. Что же касается доходов клуба, то они шли исключительно на оплату текущих расходов — выплату жалованья сотрудникам и покрытие счетов поставщиков. Сама же Одетта жила на деньги, которые отложила на черный день, и даже в мыслях на доходы клуба не покушалась.