Среди сыпучих песков и отрубленных голов
Шрифт:
В свою очередь, мы, через переводчика, благодарили за ласковый прием (о собаках умолчали!).
Вслед за тем, мы обратили наше благосклонное внимание на обыкновенных текинских смертных и, наконец, подошли к группе детей. Но тут, при взгляде на них, мы сперва ужаснулись, а потом невольно отвернулись: почти все дети имели на лице следы каких-то ужасных язв, не то волчанки, не то проказы, а красные глаза почти у всех гноились.
Меня это крайне удивило, ибо окружающие нас текинцы, как мужчины, так и женщины, дышали, казалось, здоровьем. Из чувства деликатности, мы ничего не расспрашивали. Впоследствии популярный асхабадский врач г. Крамник объяснил мне, что у текинцев существует масса специально
После того, как мы с величайшим интересом осмотрели текинцев, а они нас, мы вошли в кибитку старшины Магомет-Верди-Кульгерды, где (как выражаются благонамеренные люди) и "изволили иметь пребывание".
Кибитка была очень просторна, и хотя с нами вместе вошло еще человек двадцать почетных текинцев, тесноты все-таки не было.
(Женщины, дети и "народ" остались снаружи, на площадке.) Старшиной, разумеется, был один из более состоятельных текинцев, и кибитка его, как я уже сказал, была большая и богата убранная. Середину ее занимал очаг, вокруг которого весь пол, т. е. земля была устлана великолепными коврами. Вдоль стен тянулись диваны из больших шелковых подушек, а на стенах висело оружие и разная домашняя утварь.
В этой кибитке жил сам старшина, а жены его (счетом две) и дети помещались в другой, соседней кибитке, обстановка которой была много беднее.
Старшина предложил нам сесть, но для нас (по крайней мере, для меня) это легче было сказать, чем исполнить. Сидеть по восточному, на манер портных, для европейца очень трудно, а усесться на корточки, как сидят по целым часам текинцы, под силу разве одним индийским факирам. Я же, к сожалению, не портной и не факир, и от такого сидения у меня ноги немеют. Как бы то ни было, мы все уселись вокруг очага на коврах, но, немного погодя, я спросил себе подушку и на все остальное время устроил себе ложе, на манер древнего римлянина, на коем и "возлежал", что было несравненно удобнее.
Когда все наше общество разместилось, сейчас же вышли четыре-пять человек музыкантов со своими инструментами и уселись играть. У них были длинные бамбуковые флейты -- "теудук" и струнные инструменты (наподобие маленькой мандолины с очень длинным грифом) -- "хамбра".
Ни на одну минуту они не прерывали своей игры, и, во все время нашего пребывания в кибитке, угощали нас музыкой.
Но музыка эта нисколько не мешала беседе. Она была очень тиха, как вообще музыка у текинцев и, казалось, неслась откуда-то издалека...
Лишь только мы уселись и музыканты заиграли, нам подали зеленый цветочный чай, очень крепкий и ароматный. Наливали его в маленькие чашечки. Чашечки эти в большом ходу во всем Туркестане. Они без ручек и называются пиалы. Благодаря отсутствию ручки, я все время обжигал себе руки.
К чаю подали очень вкусных, горячих лепешек. Кроме того, все время обносили гостей курительным прибором -- чилым.
Дело в том, что текинцы курят не так, как мы. Наших папирос, трубок и сигар они не знают. Чилым представляет собой довольно большой и громоздский кувшинообразный прибор (вроде турецкого кальяна), дым из которого втягивается курящими через воду. Текинец, затянувшись разок из чилыма, передает его соседу, или же отставляет к стороне, где подкладывается под него новая порция горячих углей.
Беседа, благодаря тому, что пришлось говорить через переводчика, шла вяло. Мы только все
В конце концов, в двух огромных мисках принесли плов из риса, баранины и курицы. Вокруг одной из них уселись текинцы, а около другой -- мы. Плов был удивительно вкусен, а рис совершенно бел и поразительно рассыпчат. Я, конечно, не знаю секрета приготовления риса текинских хозяек, но говорят, что он довольно сложен. Во всяком случае, тут есть чему учиться нашим метрдотелям.
Способ еды, однако же, немного портил наш аппетит: текинцы преспокойно вылавливали пальцами из общей миски куски мяса и рис и отправляли добытое в рот. Но для нас они достали ложек.
По окончании трапезы, я записал несколько мотивов у текинских музыкантов, и всей гурьбой мы вышли на площадку. Оттуда старшина повел нас в другую свою кибитку (женскую), где в парадных костюмах, все обвешанные серебряными украшениями и монетами, встретили нас обе его супруги. Каждая держала на руках ребенка. Одна из этих дам была уже старуха, а другая совсем молодая. Но обе были непозволительно некрасивы. Стояли они рядышком, посредине кибитки, и живо напомнили мне автоматические фигуры берлинского Паноптикума. Обе бессмысленно улыбались своими птичьими глазами, тихо качая на руках маленьких текинцев.
В одной из следующих кибиток мы увидели молодую и (я глазам своим не верил!), довольно миловидную текинку, трудившуюся над ковром. Работа эта очень нелегка и требует большого терпения. Недаром за девушку, умеющую работать ковры, платят самый большой выкуп.
При нашем обходе аула, нас сопровождали не только "сливки общества", но и вся огромная толпа, для которой мы, несомненно, представляли такой же интерес, как и она для нас.
При взгляде на эту толпу, я подумал: наверное, между ними не все ели плов, и (как пишут в поваренных книгах) "вольный дух" поднялся во мне. Я выразил желание осмотреть жилище кого-нибудь из самых бедных текинцев.
Толпа зашумела, загалдела и, смеясь, указала на одного из своих сограждан. И все мы отправились к нему.
Войдя в его кибитку, я был приятно поражен.
Не было, конечно, тех богатых ковров и шелковых подушек, что я видел у старшины, да и домашняя утварь была много проще. Но кибитка была такая же просторная и сделана из того же материала. Около очага сидела его жена с четырьмя мальчиками, и все они ели плов.
А старшина, через переводчика, сказал мне: "Алмех-Адлах побогаче меня -- у него четыре сына, а у меня только два".
Я мысленно перенесся на секунду туда, где иные люди коротают свою жизнь, в особняках на Английских набережных, а другие, в то же время, терпят холод и голод в мусорных ямах городских окраин.
И в душе я искренне пожелал, пожелаю и теперь текинцам быть подальше от нашей хваленой цивилизации и условий быта передовых народов. Если б я был философом, я бы сказал: "Лучше есть плов пальцами, чем совсем его не иметь".
Мы еще осматривали загон для верблюдов и осликов и поглядели, как текинка пекла чурек (текинский хлеб из белой муки). Конусообразная печь устроена прямо в земле, широким концом вниз. Она, конечно, из глины. На дне ее был разведен огонь, благодаря которому стенки печки накаляются очень быстро. Текинка взяла кусок теста и ловким движением, я бы сказал, пришлепнула его к стенке, к которой оно и пристало. Скоро тесто начало румяниться. А когда оно готово, то его отлепляют от стенок...