Срединное море. История Средиземноморья
Шрифт:
6 августа авангард турок вошел в узкую долину Дервенакиа; греки, рассеянные по утесам, открыли сверху огонь, и результатом стало еще одно массовое избиение. Когда же через два дня сам Драмали отправился другой дорогой, произошло то же самое. Благодаря своему телохранителю он добрался до безопасного места, но потерял меч, тюрбан и лишился самоуважения.
Еще более, нежели число убитых и раненых врагов (оно оценивалось примерно в 2000 человек), греков удовлетворяла добыча: они захватили практически весь турецкий обоз, в том числе 400 лошадей, 1300 вьючных животных и несколько сот верблюдов. В декабре турецкий гарнизон в Навплии наконец-то
Полнейшая неудача, постигшая военные силы турок (самая мощная из всех, что видела Греция в течение последнего столетия), когда те попытались помешать повстанцам, вдохнула мужество в сердца греков. Вместе с тем, хотя их военные успехи были впечатляющими, в самом движении возникло опасное расслоение. Ассамблея Эпидавра должна была действовать лишь год; пришедший ей на смену орган, собравшийся в апреле 1823 г. близ Астра на восточном побережье Пелопоннеса, примерно в 20 милях от Навплии, состоял из 260 делегатов, то есть их стало вчетверо больше; беспорядок же возрос неизмеримо.
Лагерь восставших уже раскололся: одну сторону заняли политики, окружавшие Маврокордато, другую — военные, которых возглавлял Колокотронис. Существовали и расхождения, так сказать, по территориальному признаку: обитатели Пелопоннеса, Румелии, Эпира и островов не питали симпатий друг к другу и весьма тяжело переживали, если их соперники пользовались тем, что они воспринимали как решение. Всякий раз, когда кого-то назначали на ответственный пост, назначение оспаривалось; завязывались ссоры, во время которых участники хватались за пистолеты и не сдерживали эмоций. Как-то раз вышедший из себя Колокотронис начал даже угрожать всей вновь созванной ассамблее и успокоился, лишь когда ему предложили место в исполнительном комитете; даже тогда в сердцах как его друзей, так и врагов продолжали тлеть зависть и сильное негодование.
Такая, говоря вкратце, ситуация сложилась к 3 августа 1823 г., когда лорд Джордж Гордон Байрон высадился в Кефалонии. Байрон не был чужаком в Греции — он приезжал сюда пятнадцатью годами ранее, в 1809–1810 гг., и посетил тогда Али-пашу в Янине. На этот раз его приветствовал британский резидент, пообещавший любую помощь, какую он в состоянии будет обеспечить, но при условии, что это не скомпрометирует принятую Британией политику строгого нейтралитета относительно обеих сторон.
Первой задачей Байрона было в точности разузнать, что происходит. Англичане не могли сообщить ему буквально ничего. Тогда он нанял маленькую лодку, чтобы проскользнуть через турецкую блокаду с письмом к Маркосу Боцарису, которого ему описали как «одного из самых честных и храбрых греческих капитанов». Боцарис сразу же ответил; он пригласил Байрона присоединиться
Байрон, конечно, принял бы приглашение, но для него было большим разочарованием узнать еще до своего отъезда о смерти капитана. Итак, он остался в Кефалонии, перебравшись на маленькую виллу в деревне Метаксата. Здесь он провел всю осень, защищаясь, как мог, от потока просьб о деньгах и поддержке. Молодой Джордж Финлей — пылкий филэллин, впоследствии создавший авторитетное историческое сочинение о греческой революции, — писал:
«Колокотронис пригласил его участвовать в Национальной ассамблее на Саламине. Маврокордато сообщил ему, что он сможет принести пользу только на острове Гидра, и более нигде, — по той причине, что сам Маврокордато тогда находился на этом острове. Константин Метакса, правитель Миссолунги, написал ему письмо, где утверждал, что Греция погибнет, если лорд Байрон не посетит эту крепость. Петробей выражался яснее. Он сообщил лорду Байрону, что лучший способ спасти Грецию состоит в том, чтобы одолжить ему, бею, 1 000 фунтов».
Было очевидно, что восставшие не отличаются единодушием. Конфликт достиг кульминации в декабре, когда сын Колокотрониса Панос ворвался на заседание сената, проходившее в Аргосе, выгнал сенаторов из здания, последовал за ними и разорил их жилища. Все попытки преодолеть разногласия оказались неудачными, и к началу 1824 г. в Греции существовало фактически два правительства, соперничавших между собой: одно базировалось в Аргосе, в Крониди, другое — за ним стоял клан Колокотрониса — в Триполисе.
Но к этому времени Байрон наконец начал действовать. Близость турецкого флота, находившегося в Ионическом море, явно свидетельствовала о том, что османы вновь готовятся к нападению. Поэтому 13 ноября Байрон дал греческому правительству — такому, каким оно было, — 4000 фунтов стерлингов со специальной целью: снарядить на Гидре и Спеце эскадру, которая патрулировала бы прибрежные воды. Эта эскадра достигла Миссолунги в середине декабря; с ней прибыл Маврокордато, которому вверили защиту города. Через четыре дня после Рождества Байрон отплыл из Кефалонии, чтобы присоединиться к нему; с ним были его собака, ньюфаундленд Лайон, камердинер Уильям Флетчер и паж, хорошенький пятнадцатилетний пелопонесский мальчик Лука Халандритсанос.
То было опасное путешествие, поскольку поблизости находились значительные силы турецкого флота; самое неприятное произошло в тот момент, когда ранним утром 31 декабря путешественники встретили огромный турецкий корабль, устремившийся прямо к их судну. Капитан развернул свой корабль, и в конце концов от преследователей удалось оторваться, но Байрон вскоре высадил Халандритсаноса на берег, велев ему добираться до Миссолунги по суше. Как он писал полковнику Стенхоупу, находившемуся в Греции агенту лондонского греческого комитета:
«Мне здесь пришлось испытать немало тревог, причем не столько из-за себя, сколько из-за мальчика-грека, бывшего со мной. Вы понимаете, какова была бы его судьба [если бы он попал в руки турок], и я скорее изрубил бы на куски его, да и самого себя, чем дал бы этим варварам захватить его».
Днем 4 января 1824 г. они прибыли в порт Миссолунги. Байрон остался на корабле; на следующее утро, в 11 часов, в военной форме, придуманной им самим, он торжественно вступил в город. Свидетель вспоминал: