Средневековая андалусская проза

Ибн Кутайба Абу Мухаммед Абдаллах ибн Муслим

Относится к ним также и переменчивость. Она сходна с пресыщением, но в ней есть добавочный смысл, и из-за этого смысла она более дурна, чем предшествующее, и человек переменчивый более достоин порицания.

К тем же причинам относится стыд, вложенный природою, который бывает у любящего и становится преградою между ним и чувством, что он испытывает. И дело длится, и вяло тянется срок, и изнашивается новизна дружбы, и возникает утешение. И если утешившийся таким образом окажется забывшим, он никак не справедлив, ибо от него пришла причина неудачи. Если же он будет выказывать стойкость, то его нельзя порицать, так как он предпочел стыд усладе своей души. О посланнике Аллаха — да благословит его Аллах и да приветствует! — дошло, что он сказал: «Стыд относится к вере, а распущенность относится к ослушанию». Передавал нам Ахмад ибн Мухаммад, со слов Ахмада ибн Муттарифа, Абдаллаха ибн Яхьи и его отца, и Малика, и Саламы ибн Сафвана аз-Зарки, который говорил со слов Зайда ибн Тальхи ибн Рикана, возводя иснад к посланнику Аллаха, — да благословит его Аллах и да приветствует! — и говорил он, что тот сказал: «У всякой веры есть свое качество, и качество ислама — стыд».

Эти три причины коренятся в любящем и начинаются от него, и к нему пристает порицание за то, что забывает он из-за

них ту, кого любит. Затем есть четыре причины, исходящие от возлюбленной, корень которых в ней. К ним относится разрыв; объяснение его свойств уже приводилось, но для нас неизбежно сказать о нем кое-что и в настоящей главе.

Разрыв, если продлится он, и участятся укоры, и станет непрерывна жизнь в разлуке, бывает воротами к забвению. Когда кто-нибудь был к тебе близок и затем порвал с тобой из-за другого, это никак не относится к главе о разрыве, ибо здесь подлинная измена. Если кто-нибудь почувствовал склонность к другому, не имев прежде с тобой близости, это тоже ни в чем не касается разрыва, и тут только неприязнь. Об этих двух разновидностях будет речь потом, если пожелает великий Аллах. Разрыв же бывает со стороны того, кто был к тебе близок, а затем порвал с тобою из-за доносов и сплетен, или совершенного проступка, или по причине чего-нибудь, что возникло в душе, но не почувствовал склонности к другому и не поставил никого иного на твое место. И тот из любящих, кто забыл подобным образом, достоин упрека скорее, чем при других случаях, исходящих от любимой, ибо не произошло таких обстоятельств, которые могли бы оправдать забвение, и любимая не желает близости с тобою, а это для нее уже необязательное. Выше ведь уже говорилось о долге близости и об обязанностях, налагаемых ее днями, — они заставляют помнить о возлюбленной и принуждают к верности обету дружбы. Но кто утешился и проявляет внешнюю стойкость и твердость, тот здесь оправдан, ибо видит он, что разрыв длится, и не замечает признака сближения и знака возвращения. Многие люди считают допустимым называть этот вид забвения изменой, так как внешность их одна, но причины их, однако, различны, и поэтому разделим мы их в действительности. Я скажу об этом стихотворение, где есть такие строки:

Уподобляйтесь неведомым; вам я тоже неведом, И совершенный прообраз мой с вашим не схож соседом. Пусть отголоском останусь я, отзвуком, а не словом, Неутомимо сопутствуя бедам, как и победам.

Я скажу еще такой отрывок (три стиха из него я сказал во сне, а проснувшись, я добавил четвертый стих):

Аллах! Твое милосердие — по-моему, в том порука, Что счастье Тебе угоднее, а мне угрожает мука. Как свиток, радость минувшая свита рукою разрыва, И мне грозит неприкаянность, а после мрачная скука. Как пил я любовь сладчайшую, теперь буду пить я горечь; Терпение бесконечное — мучительная наука. Как страсть коренится в близости, так скорбное утешенье Дает себя знать в отчаянье, когда продлится разлука.

Я скажу также часть отрывка:

Когда бы мне раньше сказала вражда, Что станет с годами любовь мне чужда, Весь мир я заверил бы тысячей клятв, Что я не забуду ее никогда. Как вдруг поразил нас обоих разрыв, И сердцу покой возвратила беда. Аллах милосердный утешил меня, Я в этом признаться готов без стыда. Чем дольше разлука, тем легче печаль, И я удивляюсь, как верность горда. Любовь твоя теплится, как уголек, Но можно подумать, что это звезда.

И еще я скажу:

Казалось, что моя душа геенским пламенем палима, Любовь прошла, и понял я, что это пламень Ибрахима [60] .

Затем следуют три остальные причины, которые исходят от любимой, и люди, проявляющие при них стойкость, не заслуживают порицания вследствие того, о чем скажем мы, если Аллах пожелает, говоря о каждой из них.

К ним относится отчужденность, проявляемая любимой, и уклонение, пресекающее надежды.

60

…это пламень Ибрахима. — Арабские легенды приписывают Ибрахиму (библейскому Аврааму) множество чудес, в том числе воскрешение идолопоклонника, поднявшегося из гроба, охваченного пламенем.

Рассказ

Я расскажу тебе про себя, как я привязался в дни юности любовью к одной девушке, которая выросла в нашем доме. Ей было в то время шестнадцать лет, и достигла она предела в красоте лица и разуме, целомудрии и чистоте, стыдливости и кротости. Она не знала шуток, отказывала в дарах, дивная ликом, была лишена недостатков, мало говорила, опускала взор долу, была очень осторожна, чиста от пороков и постоянно хмурилась, но, отворачиваясь, была мягка и грустна от природы. И в одиночестве она была прекрасна, восседая степенно, с большим достоинством, и находила усладу, избегая людей. Для нее не существовало ни надежд, ни желаний, и мечты были чужды ей. Однако облик и лицо ее влекло к ней всех, кто видел ее, но холодность останавливала всякого. Отказ и скупость украшали ее, как украшают другую великодушие и щедрость. И была она склонна к серьезному в делах своих, но желая развлечений, хотя хорошо умела играть на лютне. Я почувствовал к ней склонность и полюбил ее любовью чрезмерной и сильной, и два года или около

этого старался я с величайшим рвением, чтобы ответила она мне приветливым словом, кроме того, что выпадает при внешнем разговоре всякому слышащему, но не достиг совершенно ничего. И хорошо помню я одно празднество, бывшее у нас в доме по поводу чего-то, из-за чего устраивают празднества в домах вельмож, и собрались тогда женщины из нашей семьи и семьи моего брата — помилуй его Аллах! — и жены наших челядинцев и близких нам слуг из тех, чье место было угодно и положение значительно. И они просидели первую часть дня, а затем перешли в беседку, бывшую в нашем доме, которая выходила в сад; из нее можно было видеть всю Кордову и предместья, и двери ее были открыты. И женщины стали смотреть сквозь решетки, и я был между ними, и хорошо помню, как я направлялся к тем дверям, у которых стояла девушка, стремясь подойти к ней поближе, но едва лишь она замечала меня в соседстве с собой, как тотчас же отошла от этой двери и перешла к другим. И я хотел направиться к тем дверям, к которым подошла девушка, но она снова поступала таким нее образом и уходила к другим дверям. А она знала, что я увлечен ею, но прочие женщины не замечали, чем мы заняты, так как их было большое количество, и они переходили от дверей к дверям, чтобы посмотреть из одних дверей на те стороны города, которых не было видно из других. И знай, что женщины всматриваются в того, кто их любит, пристальнее, чем всматривается в следы путешествующий ночью!

А затем мы спустились в сад, и пожилые влиятельные женщины среди нас попросили госпожу этой девушки дать им послушать ее пение. И госпожа приказала девушке, и та взяла лютню и настроила ее, со стыдом и смущеньем, подобного которому я не видывал, — а поистине, прелесть вещи удваивается в глазах того, кто находит ее прекрасной, — и затем она начала петь стихи аль-Аббаса ибн аль-Ахнафа, в которых он говорит:

По солнцу томиться ночью, поверьте, пытка из пыток, А в горнице что-то блещет; не золотой ли там слиток? Земное изображенье неугасимого солнца — Девичье нежное тело, как будто свернутый свиток. Причастна людской природе она, подобная джиннам; Кто видел ее, тот выпил волшебный, хмельной напиток. Ее дыхание — амбра, обличье — нарцисс и жемчуг; В чертах ее ненаглядных сияния преизбыток. Яйца ступней не раздавит, идет как по стеклам битым; Одета легкою тканью, где молнии вместо ниток.

И, клянусь жизнью, звуки лютни как будто падали мне на сердце, и не забыл я этого дня и не забуду его до дня разлуки с земною жизнью. И было это наибольшим, чего я достиг из возможности ее видеть и слышать ее слова.

Я говорю об этом:

Красавицу за своенравье напрасно корят пустомели; Застенчивая, исчезает, чтоб вы на нее не глазели. На небе своем безграничном к нам близкой луна не бывает; Спасаться стремительным бегством — врожденное свойство газели.

Я говорю еще:

Не хочешь ты мне сегодня явиться. За что тебе на меня гневиться? Наверное, ты сегодня постишься И не говоришь с людьми ты, девица. Но ты пропела стихи аль-Аббаса; Когда бы тебя он встретил, певица, Его бы тогда, как меня, постигла Бессонница, если не огневица.

Потом переехал вазир, отец мой, — помилуй его Аллах! — из вновь отстроенного дома нашего на восточной стороне Кордовы, в предместье аз-Захира, в старый наш дом на западной стороне Кордовы, в Палатах Мугиса, в третий день по восшествии повелителя правоверных Мухаммада аль-Махди на халифат, и я переехал с ним, и было это во второй джумаде года триста девяносто девятого [61] . А девушка не переехала при нашем переезде из-за обстоятельств, сделавших это необходимым.

61

…и было это во второй джумаде года триста девяносто девятого. — То есть 15 февраля 1009 года, во время вступления Мухаммада аль-Махди на престол (см. словарь имен).

А затем отвлекли нас, после восшествия повелителя правоверных Хишама аль-Муайяда, превратности судьбы и вражда вельмож его правления и были мы испытаны заточением, и охраной, и долгими гонениями, и скрывались, и тут произошло междоусобие, которое набросило руки свои, охватив всех людей и выделив нас особо. И, наконец, преставился отец мой, вазир, — помилуй его Аллах! — когда мы были в таких обстоятельствах, после полуденной молитвы в день субботы, когда оставалось две ночи от месяца зу-ль-када года четыреста второго [62] . И продолжалось для нас подобное состояние после него, и были у нас однажды похороны кого-то из семьи нашей, и я увидел ту девушку, когда поднялись вопли, стоящею в этом печальном собрании, среди женщин, в числе прочих плакальщиц и причитальщиц. И оживила она погребенную страсть, и напомнила старое время, и давнишнюю любовь, и век минувший, и исчезнувшие времена, и месяцы прошедшие, и исчезнувшие сказания, дни, что ушли, и следы, которые стерлись. Она возобновила мои горести и взволновала во мне страсти прошлого, и хотя я потерял в этот день близкого человека и был поражен бедою, я не забыл ее, но усилилась моя грусть, и вспыхнули страдания, и укрепилась печаль в груди, и удвоилась скорбь, и призвала любовь ту часть свою, что была скрыта, и ответила она ей: «Я здесь!»

62

Зу-ль-када года четыреста второго — название одиннадцатого месяца мусульманского года; по европейскому летосчислению смерть отца автора книги произошла 21 июля 1012 г.