Средневековый роман
Шрифт:
Конрадъ онмлъ. Констанція медлила одну минуту, а потомъ, превратно объяснивъ себ его молчаніе, вдругъ вся вспыхнула, и дикая радость засверкала въ ея взор.
— Твое сердце смягчается, — воскликнула она, — обвивая его шею своими руками, — ты можешь, ты хочешь любить меня! О, скажи, скажи, что ты готовъ полюбить меня, мой ненаглядный, мой единственный Конрадь!..
Стонъ вырвался изъ груди Конрада. Мертвенная блдность покрыла лицо его. Онъ дрожалъ какъ листъ. Потомъ, отстраняя отъ себя несчастную, полную отчаянія двушку, онъ воскликнулъ:
— Ты не знаешь, чего ты требуешь отъ меня! Это невозможно, и никогда не станетъ возможно!..
И
Въ продолженіи нсколькихъ минутъ она рыдала и стонала, также какъ рыдалъ и стоналъ въ своей комнат Конрадъ. Он об были одинаково въ отчаяніи, видя подъ собою разверстую пропасть. Черезъ нкоторое время Констанція встала и удаляясь повторяла сана себ:
«Онъ отвергъ любовь мою въ ту самую минуту, когда я уже врила, что она должна смягчить его непреклонное сердце! О, какъ ненавижу я его! Онъ оттолкнулъ меня, — да! да! этотъ человкъ оттолкнулъ меня отъ себя! — какъ собаченку!»
ГЛАВА IV
Страшное открытіе
Время шло своимъ чередомъ. Снова глубокая печаль заволокла прекрасное личико дочери герцога. Больше никогда уже не видли ее вмст съ Конрадомъ.
А на его щеки, по прошествіи нсколькихъ недль, вернулся прежній румянецъ и въ глазахъ заблистало былое оживленіе; съ новой силой и укрпленной мудростью онъ по прежнему стоялъ у кормила государственнаго правленія.
Но вдругъ между придворными начались какія-то подозрительныя перешептыванія. Шушуканье становилось все громче, распространяясь мало-по-малу и за стны дворца. Городскія сплетницы болтали безъ умолку. Все герцогство было обхвачено извстіемъ, гласившимъ, что принцесса Констанція родила ребенка. Когда всть эта дошла до стараго барона Клюгенштейна онъ трижды потрясъ султаномъ своей головой и воскликнулъ:
— Да здравствуетъ герцогъ Конрадъ! Теперь корона за нимъ обезпечена! Денщикъ образцово исполнилъ мое порученіе, и ловкій негодяй получитъ хорошую за это награду!
И онъ старался распространить это радостное извстіе: въ продолженіи 24-хъ часовъ во всхъ владніяхъ барона Клюгенштейна не было живой души, которая бы не пла, не танцовала, не веселилась и не ликовала, торжествуя великое событіе, — и при томъ все это на счетъ скупого, гордаго, счастливаго, стараго барона Клюгенштейна.
ГЛАВА V
Ужасная катастрофа
Насталъ день суда. Вс великіе вассалы и ленники Бранденбурга собрались въ зал суда, въ герцогскомъ замк. Вс мста были заняты, — негд было упасть яблоку. Конрадъ, облаченный въ пурпуръ и горностай, возсдалъ въ кресл перваго министра, а по обимъ сторонамъ его размстились вс главные судьи герцогства.
Старый герцогъ, отдавъ приказъ, чтобы слдствіе и судъ по длу его дочери велись безъ малйшаго послабленія, съ разбитымъ сердцемъ слегъ въ постель. Дни его были сочтены. Бдный Конрадъ умолялъ, какъ будто бы дло шло объ его собственной жизни, разршить ему устраниться отъ тяжелой обязанности быть судьей своей двоюродной сестры, но никто не въ прав былъ исполнить его мольбу. И теперь, во всемъ этомъ большомъ собраніи печальне всхъ билось сердце Конрада и радостне всхъ сердце его отца: безъ вдома своей дочери старый баронъ Клюгенштейнъ прибылъ въ столицу и, торжествуя въ эту минуту великое счастье своего рода, стоялъ въ толп другихъ рыцарей.
Посл того какъ герольды торжественно провозгласили открытіе
— Обвиняемая, подойдите сюда!
И несчастная принцесса предстала предъ взоры пышнаго собранія.
— Свтлйшая принцесса, — продолжалъ главный судья, — предъ высшимъ судилищемъ государства Ваша Свтлость обвиняетесь въ томъ, что родили ребенка вн законнаго брака. По древнимъ законамъ страны это преступленіе карается смертью, за единственнымъ только исключеніемъ, которое сейчасъ объяснитъ Вашей Свтлости нашъ правительствующій князь, всемилостивйшій герцогъ Конрадъ. Обратите вниманіе на его знаменательныя слова.
Конрадъ дрожащей рукой приподнялъ скиптръ… Въ эту минуту подъ грозными латами его женское сердце сочувственно содрогнулось надъ участью несчастной принцессы и на глазахъ его показались слезы. Онъ открылъ уже уста, чтобы начать рчь, но старйшій судья быстро обратился къ нему:
— Не здсь, ваша свтлость, не здсь! Законъ воспрещаетъ произносить судебныя ршенія надъ членами герцогскаго дома, иначе какъ только съ герцогскаго трона!
Ужасъ охватилъ несчастнаго Конрада; дрожь пробжала подъ желзными доспхами его стараго отца. Конрадъ не былъ еще коронованъ, — онъ не смлъ войти на герцогскій тронъ.
Блдный отъ страха, онъ медлилъ. Но онъ долженъ былъ сдлать это. На него уже обратились удивленные взоры собранія, — еще минута нершительности, и удивленіе перейдетъ въ подозрніе… Онъ взошелъ на тронъ и, потрясая еще разъ скиптромъ, произнесъ:
— Подсудимая! Именемъ нашего всемилостивйшаго владыки, герцога Ульриха Бранденбургскаго, я исполняю порученную мн торжественную обязанность. Будьте внимательны къ моимъ словамъ. Древній законъ страны осуждаетъ васъ на смерть безъ покаянія, если только вы не согласитесь назвать и выдать суду имя соучастника вашего преступленія. Имйте это въ виду и спасите себя, пока еще это не поздно! Назовите отца вашего ребенка!
Торжественная тишина воцарилась надъ великимъ судебнымъ собраніемъ. Тишина эта была такъ глубока, что каждый слышалъ біеніе собственнаго сердца. И тогда принцесса, съ глазами, горящими ненавистью, медленно повернулась въ сторону Конрада и, указывая на него пальцемъ, твердо произнесла:
— Этотъ человкъ — ты!
Какъ при вид смерти, содрогнулся всмъ тломъ Конрадъ, сразу понявъ неминуемую теперь свою гибель. Что на свт могло теперь спасти его? Опровергнуть обвиненіе было возможно только въ томъ случа, если онъ раскроетъ тайну, что онъ, сидящій нын на герцогскомъ трон, - женщина, а за это некоронованной женщин законъ опредлялъ опять-таки смерть.
И вотъ въ одно и тоже мгновеніе и Конрадъ, и его упрямый, престарлый отецъ въ обморок рухнули на полъ…
Разршеніе этой ужасной, захватывающей дилеммы вы не найдете ни въ этомъ роман, ни въ какомъ другомъ. Дло въ томъ, что мой герой (или — моя героиня) очутилися въ такомъ оригинальномъ, безвыходномъ положеніи, что я и самъ не знаю, какъ его (или — ее) изъ этого положенія вывести. Поэтому я теперь умываю руки во всей этой грязной исторіи, предоставляя на усмотрніе самого героя (или — героини) выпутываться изо всей этой глупости, какъ имъ самимъ угодно, или же оставаться навсегда въ томъ же положеніи, если ему (ей) это больше нравится. Начиная этотъ романъ, я думалъ, что развязку его можно будетъ устроить очень просто. Но теперь я вижу: я ошибся.