Срезки. Земля, с которою вместе мёрз
Шрифт:
– Семья где? – спросила бабушка Коко.
– На Кубани.
– На «материке», значит.
– Да.
– Когда её пригласишь сюда?
– Сразу.
– Ко-о. [2]
Понравился или нет новый директор, судить трудно. Здесь не принято при первом знакомстве одобрять или отвергать пришельца. Люди здесь не торопкие, как сама жизнь тундры. И основательные. Присмотрятся прежде, чем поверят или не поверят пришлому человеку.
Виктор Кирьянович после собрания принял многих острожновцев и беседовал с ними. Разговоры с тундровиками затянулись за полночь. Люди шли к Шадрину просто поговорить с ним. Но он-то знал их главную боль – жильё. И сам интересовался этим.
2
Ко-о. – Не знаю.
В разговоре с тундровиками Шадрин был предельно откровенен. Он знал здесь положение каждой семьи. Многие из острожненцев на его глазах росли, учились, начали работать, обзавелись семьями. И он сознавал: их беда – его вина. В крае он уже многим набил оскомину постановкой вопросов о жилье для тундровиков. Там даже завели отдельную папку по Восточно-Тундровскому району с шадринской служебной запиской. В ней чёрным по белому было зафиксировано: 130 семей оленеводов значатся в графе «кочующие семьи». Для несведущих эта графа ни о чём не говорила. А тундровики на своей шкуре испытывают её значимость. Кочующие – значит без жилья.
Год назад Шадрин высказался по этому вопросу более чем определённо на пленуме крайкома партии: «Мы на этой земле словно временщики. Без всякой оговорки – временщики. Влезли в тундру со своей варварской цивилизацией и уродуем её лицо и душу. При этом пускаем в ход единственный аргумент: «Мы здесь, мол, поставлены и живём ради добычи ценных металлов и должны их брать любой ценой». И это выдаётся за государственный постулат. Печёмся о судьбе коренных народностей только в разговорах. Мало того, что варварской разработкой недр как удавкой сжимаем пастбищные угодья, почти ничего не делаем для улучшения социально-бытовых нужд тундровиков. Детей посдавали в детские сады и школы-интернаты, оторвали от родителей. Растим и воспитываем их, словно эмбрионов в колбах. Жестоко разрушили традиции, уклад, сам образ жизни оленеводов. И при этом похваляемся: дескать, своей цивилизацией мы вытащили эти народы из первобытно-общинного строя сразу в социализм. А что эта так называемая цивилизация может погубить местное коренное население, об этом даже задуматься не хотим, не то чтобы что-то сделать. Разрушили старые поселения на маршрутах кочёвок, где в тридцатые-сороковые годы действовали кочевые школы и где дети росли при родителях, а взамен отгрохали центральные усадьбы оленеводческих хозяйств. А где же жилые комплексы на маршрутах? Дети общаются с родителями только во время летних каникул. Это что – цивилизацией так предусмотрено? Я понимаю, что крайком ставит эти вопросы в центре. Но, вероятно, не очень настойчиво. Или по другим причинам центр глух к нашему голосу. Тундра бескрайняя – докричаться из неё до центра невозможно».
Валов тогда пытался осадить Шадрина, но Виктор Кирьянович договорил. Потом на его выступление последовала отповедь, которая, кстати, чуть не подвела итог его партийной карьере. Но это лишь один из эпизодов. На самом деле, драки были жарче. Просто Шадрин стал кому-то надоедать со своими правдами. Но странно: тот, кто его ненавидел, одновременно и уважал. А Валов прощал. Только череда его прощений приближалась к концу.
… Шадрин выехал из Острожного далеко за полночь. Радоваться было нечему. Аверьянов и «кочующие семьи» не выходили из головы.
– Володя, ты помнишь Сергея Дмитриевича Комарова? – обратился он к водителю.
– Такие, Виктор Кирьянович, не забываются: редкие люди.
– Сегодня ему шестьдесят бы исполнилось. Кремень был. Прав ты – редкий. Фронтовик. Был бы жив, была бы отдушина.
Шадрин замолчал. Думая о своём, всматривался в кромешную тьму
Немного времени потребовалось Аверьянову, чтобы прослыть одиозной фигурой. Тундровики его не поняли и не приняли. И раньше поступали сообщения, что директор неуважительно разговаривает с ними, по весне загружает в вездеход ящики с водкой и через водителя обменивает её у оленеводов на меха песца и соболя, которых они попутно промышляют зимой. Нагл и груб. Но за руку Аверьянова трудно было поймать. Да и обмен «огненной воды» на меха он делал не своими руками. А вездеходчик был свой человек среди местного населения.
Апрельской ночью, перед поездкой к оленеводам, Шадрин вновь и вновь пытался проанализировать деятельность Аверьянова. За этим занятием его и застал звонок в прихожей. Резко и тревожно рассыпался его звон в квартирной тишине: домашние все спали. Виктор Кирьянович вздрогнул. Звонок на мгновение пронзил его ещё не осознанной болью.
«Неужто?» – только и успел мысленно произнести он, открывая двери.
– Извините, Виктор Кирьянович, – почти шёпотом произнесла знакомая работница почты. – Вам телеграмма.
Предчувствие недоброй вести подтвердил гриф телеграфного бланка – «Срочная». Текст не обманул: «Срочно вылетай отец тяжёлом состоянии мама». Заверена врачом.
Шадрин как-то сразу обмяк. Неосознанно, скорее, механически плюхнулся на прежнее место в своей комнате, подперев лоб ладонями. В такой позе встретил рассвет– семью не стал тревожить: самолёт будет только днём.
Он ждал этой недоброй вести. Отец, Кирьян Саввич, как писали из Шадринска, в последнее время, с небольшими перерывами, прописался в больнице. Изредка в Билибино сам слал весточки, в которых каждый раз напоминал: сын с невесткой и детьми должны в его доме отпраздновать два юбилея – Победы и их с Евдокией свадьбы – золотой. По времени эти события совпадали.
Виктор уже снёсся с братом и сестрой. Договорились на юбилеи собраться в родительском доме.
Но жизнь распорядилась по-своему – собирала всех до срока…
До Свердловска Виктор Шадрин добирался двое суток. Не повезло сразу. Краевой центр Магадан не принимал самолёты по погоде: свирепствовала не по календарю круто замешенная северными ветрами и неожиданно сорвавшимся снегопадом пурга. Природа, казалось ему, мстит всем, не разбирая и не выбирая плохих и хороших, не беря в расчёт обстоятельства, в которые проваливается человек вдруг, неожиданно. Такие каверзы подбрасывает не только природа, но и сама жизнь.
Афанасий Сергеевич Валов позвонил как-то редактору «Восточной правды» Николаю Яковлевичу Лошенко:
– Я тут собираюсь в Билибино. У тебя на месте Шадрин? Или ты кого-то пошлёшь со мной?
– Куценко.
– А Шадрин?
– Он в соседнем, Анадырском районе.
– А что, там нет собкора? Там же Шумовой, насколько я знаю.
– Он в отпуске.
– Что-нибудь случилось?
– Да как объяснить, – Лошенко на мгновение замялся. – Видите ли, Афанасий Сергеевич, пришла срочная телеграмма от рыбаков. Там в лимане кета задыхается в неводах. Местный завод, знаете, не успевает перерабатывать рыбу. А торговля, в том числе и наша, краевая, проявляет нерасторопность. Словом, обстановка сложная. Вот почему Шадрин там.
– По факту я в курсе дела. Управления рыбного хозяйства и торговли направили туда комиссию. Разберутся. А ты, я чувствую, за жареный факт ухватился, чтобы потом расписать на весь край.
– Не потому я направил Шадрина. Поступил сигнал, и мы должны отреагировать. Вы же знаете, что Шадрин объективен. Думаю, разберётся для пользы дела. Живём на рыбе, а в снабжении ею в последнее время часты перебои.
– Знаю, знаю. Но слишком он зло пишет, хотя всегда верно и справедливо. Пусть расследует. А я посмотрю, как с этим справится комиссия.