Срок для Бешеного
Шрифт:
— Тебя что, подъем не касается?
— Не кричи! — буркнул Савелий, проснувшись, затем откинул одеяло и начал спокойно и не торопясь одеваться.
— Тебе не кажется, что ты развел слишком буревую деятельность, а? — разозлился завхоз.
Все вокруг притихли, внимательно ожидая, чем кончится стычка между строптивым новичком и завхозом, которого многие побаивались: от него зависела жизнь в отряде. Он мог «отмазать» у начальника отряда провинившегося от наказания, а мог, наоборот, «устроить»
— И что дальше? — ухмыльнулся Савелий, продолжая одеваться.
— Смотри: тебе жить… — многозначительно произнес завхоз и снова закричал: — Чего уставились? Быстро выходим! — Потом повернулся к Савелию и негромко, но чтобы слышали окружающие, бросил с ехидной усмешкой: — До отбоя переберешься на третий ярус! Ясно? Вот так… — Он пошел к выходу.
Савелий хотел что-то возразить, но покачал головой и промолчал: вот и реакция на ночные события… Интересно! Завхоз спит у себя в каптерке, а ему уже все известно! Разведка… Но Савелий удивился другому: блатные получили отпор, а «сука» вдруг недовольна… Есть о чем подумать…
Когда он едва не последним выходил из секции на проверку, к нему подошел завхоз.
— Говорков, на вахту! — крикнул он, словно Савелий находился в конце секции, а не в двух шагах от него.
— Зачем?
— Там узнаешь! — многозначительно ухмыльнулся тот…
Постучав в дверь комнаты дежурного помощника начальника колонии и услышав «Войди!», Савелий переступил ее порог, прикрыл дверь и невозмутимо доложил — капитану Зелинскому:
— Осужденный Говорков! Вызывали?.. Завхоз сказал…
— Вот ручка, бумага… садись, пиши! — После ночного дежурства глаза у капитана были красные и воспаленные.
— Что писать? — искренне удивился Савелий.
— Объяснительную…
— Какую?
— Что ты ваньку валяешь? — Зелинский устало хлопнул по столу. — Что произошло сегодня ночью?
— А что произошло сегодня ночью? — невозмутимо спросил Говорков.
Поведение заключенного вывело капитана из себя, и он зло начал:
— Та-а-ак… Значит, ничего? Ты спокойно отработал, пришел, лег спать и спал до самого подъема, не просыпаясь?
— Так…
— И никто к тебе не приходил? Никто не хотел свести с тобой счеты?
— Никто…
— И ты так спал, что не заметил целой группы осужденных? И Аршин, то есть Бирюков, сам упал с крылечка и сломал себе челюсть?.. А вместе с ним упали еще трое, сломав ребра и получив тяжелые сотрясения мозгов?! Так, что ли?
— Но я-то при чем? На мне-то нет ничего подобного: ни ушибов, ни синяков… Могу раздеться…
— А это мысль! — воскликнул капитан, уверенный, что сейчас-то он и сможет изобличить лгуна. — Раздевайся!
Савелий, пожав плечами, начал оголяться.
— Трусы снимать?
— Повернись! — приказал Зелинский, внимательно оглядывая его тело. Заметив страшный шрам на спине, нахмурился.
— Откуда шрам?
— На спине, что ли? — не спеша одеваясь, равнодушно спросил Савелий. — Это по пьяни, в драке одной…
— Сила есть — ума не надо!
— А что, битие определяет сознание!
— Да ты, гляжу, философ!
— Это ваша философия, не моя…
— Наша?
— Ну, тех, кто в погонах! Прав тот, у того больше прав, а не тот, кто прав! Не ваша ли это мысль? — нервно застегивая телогрейку, бросил Савелий.
— Не все так думают… — тихо заметил Зелинский.
— Бросьте! Не все думают, да все поступают.
— Вот что, философ, до прихода режима посидишь в ШИЗО! Это, кстати, в твоих же интересах…
— И все-то вы за меня знаете: что лучше, что хуже.
Зелинский пристально посмотрел на него и крикнул:
— Федор Федорович! В комнату заглянул пожилой прапорщик.
— У нас четырнадцатая свободна?
— Там же Игумнов!
— Игумнов? Не освободился еще? — поморщился капитан, но вдруг, хитро улыбнувшись, предложил: — А что, даже интересно! Вот к нему и посади… К этому рецидивисту…
В ШИЗО С «РЕЦИДИВИСТОМ»
В четырнадцатой камере Савелий уже сидел, когда их этапом доставили в зону. Тогда он был в наручниках и в камере был жуткий холод. Сейчас в окно вставили стекло, и в ней было сравнительно тепло.
В самом углу у трубы отопления сидел маленький старичок. На вид ему было за семьдесят. Сморщенное, похожее на моченое яблоко лицо напоминало старушечье. Совершенно беззубый рот был плотно закрыт, и подбородок почти касался носа. Глаза у него слезились то ли от старости, то ли болели.
— Привет, отец! — проговорил Савелий.
— Ага… Курить фто е? — прошамкал тот.
— Не курю, отец…
— Фудо, шовшем фудо… — тяжело вздохнул старик.
— Это правда, что ты рецидивист? — спросил Савелий, присаживаясь рядом.
— Шишнадцатый раж шижу… — согласно кивнул дед. — Шорох ходов вже…
— Сколько же тебе лет?
— Жа шипадешат… мышлю… — Он еще больше наморщил лоб, вспоминая что-то. — В шорок третям пощадили, так и гуляю…
— В сорок, третьем? За что же тебя? Ведь и пятнадцати, верно, не было? — удивился Савелий. — Так жа Шталина, милай, жа его родимого… Двачать пять и дали…
— Как же ты умудрился-то за него в тюрьму сесть? Или родители были в чем замешаны?
— Не-е-е… Родителев не было: широта я… На монштрачии неш ображ Шталина и уронил в гряжь: меня и забрали…