Срыв
Шрифт:
– У меня абсолютное бесплодие. Мне не могут помочь ни врачи, ни кто-либо еще, ты это понимаешь? Он не может быть моим ребенком.
Я давно догадывался о связи моей Жанночки с Ильей. Он всегда был лучше меня. Его родители имели строительную фирму, а мои – работали на заводе. Если он учился в лучшем институте на престижном направлении, то я окончил педагогический университет, историческую кафедру. Он был атлет, а я и разу подтянуться не мог и часто болел. Ума не могу приложить, что нас объединяло, кроме школы. Я даже не всегда понимал, почему он со мной дружит. Каждый раз, окажись мы в компании не сродни моему статусу, а это практически все наши компании, Илья начинал высмеивать меня и подстрекать на разные авантюры и заранее непобедимые споры, выставляя меня среди особей женского пола не в лучшем свете. Ему всегда легко было добиться расположения в обществе. Накаченное в спортзале тело, всегда загорелое от отдыха в Турции или Египте, мужественное
Он не всегда был таким. В беззаботную юность мы с ним были не разлей вода. Илья тайно брал из папиного кошелька несколько купюр, а я придумывал, как их интересней потратить. Было весело. Даже не знаю, когда наши отношения сошли на унижение и отчуждение. После окончания института Илья устроился в фирму отца, а я, отказавшись от работы преподавателя, пошел в Call–центр за хорошей зарплатой. Ошибся.
Ожидание юности и реальность жизни оказались далеки друг от друга. Все было куда несправедливей, чем казалось в прошлом. Детские комплексы превратились во взрослые проблемы, а другой жизни у меня не было и вряд ли подвернулось бы что-нибудь лучшее. Пытаясь найти в себе причину такой тотальной неудачи, пришлось проанализировать кое-какие воспоминания. Всплывает один случай, случившийся после смерти отца.
Однажды, я решил стать художником и нарисовал вид из окна свой комнаты. Гордясь своим рисунком, принес его маме, готовящей на кухне вареники. Она долго разглядывала мою мазню, а затем спросила:
– Это что такое?
– Как что? Вид из окна. Я хочу стать художником.
Мама засмеялась. Я пытался понять, что ее рассмешило – слова или картина, но не найдя ответа, просто забрал рисунок у нее из рук.
– Вид из окна? Вот насмешил. А ты знаешь, что художники – это самые нищие люди, и притом жуткие лодыри. Конечно, есть талантливые, как Репин, Малевич, их вот признали, а у тебя таланта нет, возня какая-то. Лучше найди себе другое увлечение, сынок, на этом ты денег себе не заработаешь. Ты представляешь, если бы я вместо работы рисовала такое? Где бы я деньги взяла на еду, отца ведь больше нет… Прости, сын.
Так я перестал мечтать быть художником. Было еще много всего, от чего мама меня отговаривала: футбол, пение, игра на гитаре, радиолюбительство, я пытался найти себе применение, но никак не мог. В итоге, устроился работать в отдел техподдержки одной из фирм. Каждый день по восемь часов приходилось выслушивать больных стариков, звонящих лишь потому, что им скучно. Вежливо отвечать на угрозы, крики больных неврастеников, алкоголиков и перевозбужденных детей, считавших своим долгом оскорбить человека, зная, что тот далеко и не может ответить на грубость. День за днем, раз за разом, одно и тоже. Пытаясь снять у рабочих психологическое давление, руководство проводило бесполезные тренинги и коллективные мероприятия, где все пели песни, знакомились друг с другом, и, заперевшись в кабинке туалета, предварительно перебрав мартини с водкой, предавались мимолетному экстазу друг с другом. Кому-то после удавалось вырваться в начальники и, даже на фоне этих содомских вечеринок, завести семью с коллегой, но меня от всего этого тошнило. Мне виделось, как их тела поедают черви, а рот выплескивает яд. Я терпел. Терпел, когда начальник орал на меня за то, что я нагрубил клиенту. Терпел, когда лишали премии. Терпел мою Жанночку, ноющую, что нет денег на салон красоты. Я терпел не потому, что был сильнее обстоятельств, нет. Терпел, потому что боялся потерять жизнь, в которой был хоть кем-то. А вернуть прошлого я не мог.
Меня зовут Валентин.
Глава 2
Сегодня проснулся от дикого вопля, доносящегося эхом из коридоров психиатрической больницы. Очередной больной, потеряв в себе человека, искал недостающую часть рассудка в тоннелях разума. Он кричал истошно, больно, и если бы рядом находился волк, то не посмел бы перебить человека. Крик души. Душа – это как раз то, что многие потеряли и, видимо, никогда больше не найдут. Замену ей или лекарства для нее не нашли. Топот тяжелых тел пронесся за дверью, кто-то спешил на зов. Несколько четких и отработанных за долгое время работы ударов, звонкий визг – и тишина. Все снова вернулось на круги своя. Уснуть я не мог.
Приняв небольшое гостеприимство своей тюрьмы – уборную с ржавой водой из крана, взял с подоконника,
Подношу её к шее, абсолютно не понимая, куда следует ударять. Медлю, сомневаюсь, дрожу. Стены вокруг кричат и ликуют, сегодня у них будет кровавое зрелище. Ладонь взмокла, на лбу и по всему телу проступил пот, начало трясти. Уши заложило от невыносимого писка, или, как мне казалось, шума трибун, ревущих в предвкушении. Колебался, но все же отвел руку для замаха, чтоб наверняка, без боли. Оружие готово в любую секунду выстрелить. Из глаз полились слезы. Я зарыдал, осознавая никчемность, и предвкушая скорую смерть, которая стояла рядом со мной с протянутой рукой. «Давай! Сделай это!» – кричал в голове голос. Я спустил курок воображаемого револьвера. Время остановилось. Прищурив глаза, был уже готов почувствовать нестерпимую боль в области шеи, как резко услышал удар по окну и щебет маленькой птички. Она смотрела на меня по ту сторону и игриво щебетала, перепрыгивая с места на место. Маленькая синичка, заметив страдальческий взгляд, немного попела свою песенку и улетела прочь. Осознав то, что хотел сделать, я выбросил ручку на пол и забился в угол кровати, обхватил колени руками и зарыдал. Сердце продолжало гонять кровь по телу, и повлиять на это я уже никак не мог. Сколько пробыл в таком состоянии, не помню, но очнулся оттого, что в мою палату зашел доктор со своим сопровождением.
– Доброе утро, голубчик. Как себя сегодня чувствуете? – Доктор без особого удивления смотрел на меня в оцепенении. – Вспомнили что-нибудь? – Пока я собирался с мыслями, доктор увидел лежащую на полу ручку, поднял ее и сказал, – Хорошо, что я вам карандаш не дал, им это сделать намного проще. Думаю, раз ручка на полу, вы больше не будете пытаться себя убить и начнете делать, что я говорю, – голос звучал спокойно и обыденно, словно он рассказывает про вчерашнюю игру любимой команды в футбол.
– Это не то, что вы думаете, – простонал я.
– Не важно, даже если вы сдохнете, до вас никому не будет дела. Так что, решать вам, но делать все же этого не советую. После таких, как вы, слишком много бумажной волокиты и объяснительных бумаг.
– Я сегодня начну… Дневник.
– Хорошо. А пока идите в столовую, и без глупостей. Если что, «джентльмены» за вами присмотрят.
«А ведь в чем-то доктор прав. Карандашом и правда лучше», – подумал я. Два медбрата не отставали от меня ни на шаг. Я даже в шутку подумал, что они мои телохранители. В столовой, больше напоминавшей загон для скота, где пахло протухшими продуктами и немытыми человеческими телами, куда даже персонал старался не заходить, было много людей. У каждого в руке поднос, со стоящими на нем тарелкой и стаканом. Вилок на раздаче не было – только ложки. Мечущиеся больные разделялись на несколько групп. Одни спокойно сидели и кушали, разговаривали друг с другом и вели себя вполне нормально. Другие же постоянно ерзали и содрогались, как заведенные игрушки, все время отвлекались, что-то выкрикивали и продолжали закидывать единственное топливо для своего безумия в рот. Третьи вели себя как дикари. Они не использовали ложек, кушали стоя, кто-то с помощью рук, а кто-то и вовсе как животное – только ртом в углу стены, или прямиком около раздаточной. Вся эта обстановка казалась такой нормальной и естественной для присутствующих, что никого не удивляло происходящее. Никого, кроме меня.
Когда подошла моя очередь получать дозу второсортной пищи, я случайно задел одного из дикарей. Тихо извинился и прошел вперед, стараясь не смотреть на людей. Но, видимо, запущенная мной реакция в голове больного вызвала один из сопровождающих психоз недугов – ярость. Дикарь швырнул недоеденную тарелку на пол и толкнул меня в спину с такой силой, что я улетел в стену вместе со своим завтраком, задевая других, и спотыкаясь о них. Толпа молниеносно подхватила свежее действие и завопило невыносимой какофонией. Мне совсем не хотелось драться, в отличие от моего больного оппонента. Замеченные краем глаза, на выходе медбратья стояли с ухмылками на лицах и наблюдали, видимо уже не в первый раз, за происходящим. Не дожидаясь ответных действий, больной всем телом придавил меня к полу и начал колотить. Это походило на сражение отчаявшегося животного, смирившегося со своей участью, но все равно цепляющегося за жизнь в его последней битве. Почувствовав вкус крови, и устав от всего происходящего, я потерял контроль. Сначала перестал закрывать лицо и подставил его обидчику.