Сталь и пепел. Русский прорыв
Шрифт:
— Пешком? Да нет, зачем? После того как «сухари» все разнесут, наше дело обеспечить эвакуацию людей. Подскочим на тачанках и с ходу из «Кордов» врежем.
Настала пора удивляться Артему:
— Какие «сухари», Серег? Наше дело — конвой перехватить и освободить Дерюгина… Конвой из двух-трех машин…
Пашутин покачал головой:
— Я не знаю, там, в Омске, у всех от страха совсем крыша съехала? Или в Москве? Какой нах конвой, Артем?! Дерюгин в лагере сидит. В Аягузе. Нам задача поставлена — напасть на лагерь после ракетно-бомбового удара, снять охрану и выпустить пленных.
«Что за чертовщина? Какая двадцать первая бригада? Она же намертво на Кавказе сидит».
— Вот поэтому я и удивился, Артем, какого рожна сюда Болдин пластунов-то прислал. Мы разведроту десантуры ждали.
— Когда сеанс связи?
— Как и у вас. Через двадцать минут.
Едва колонна остановилась, как Артем отозвал Пашутина в сторону:
— Ерунда какая-то, брат, получается. У меня четкий приказ тоже лично от Болдина — перехватить конвой и отбить Дерюгина. Ни про какой лагерь военнопленных я не слышал. Да и какой лагерь, Серега? Через пятнадцать часов здесь Хиросима будет…
Пашутин едва не схватил Артема за грудки, но сдержался.
— Какая Хиросима, ты свихнулся, пластун? Там почти пятьсот наших пленных.
— Не может быть! У меня личный приказ Болдина — вытащить Дерюгина. Перед ядерным ударом. Про лагерь военнопленных слышу от тебя.
Пашутин ударил кулаком по пыльному капоту вездехода.
— Да охереть можно! Что вообще происходит?
Пшеничному нечего было ответить. Сам чувствовал себя шутом, развлекающим ярмарочных зевак.
Сеанс связи ничего не прояснил. Пришло подтверждение прежнего приказа. Вот и все.
— Кто-то зад свой прикрыть хочет, — резюмировал Пашутин. — Брякнул, что Дерюгина вытащит, теперь назад отыграть не может.
— Что делать будем, Серега? Уже рассвет.
Пашутин смотрел вдаль, не отвечая Артему. Потом, вздохнув, ответил:
— У тебя где точка для эвакуации?
— На двадцать километров от места высадки. На юго-восток. Все как обычно.
Новый план, созревший тут же, у заброшенной и ржавой железнодорожной ветки, идущей из ниоткуда в никуда, был не просто самоубийственным. Он был самым худшим из планов. Безвыходным. Уйди они сейчас — их ждет позор и трибунал. Попытка выполнить идиотский, подлый приказ Болдина — вытащить Дерюгина и бросить остальных — это предательство и нарушение основной солдатской заповеди «своих не бросать». «А здесь, мало того что бросаем, еще и под свои ракеты подставляем, — задумался Артем. — Уйти со всеми по степи? Смерть однозначно. Пара WZ-9 или несколько бронетранспортеров превратят их в мясной фарш за минуты. Всех. Масса освобожденных доходяг просто не уйдет в степи даже на пару километров».
— А если оружие военнопленным раздать? И пошуметь как следует. Наши засекут бой в городе — ядерную бомбу не сбросят, выяснять будут.
Пашутин довольно щелкнул пальцами:
— А что, пластун? Можно. У «косых» там запасов ж… есть можно. И радиостанция мощная. Можно открытым текстом шпарить. Такие, мол, и такие. Просим помощи. Свои.
— Да? Только что ты с охраной делать будешь?
— А чего нам остается, Артем? Ну давай на все х… положим, на ребят пленных, на Дерюгина, на мудаков штабных! Оглобли повернем и до хаты… к бабам под бочок?
Пшеничный покусал губы, смотря на розовую полосу рассвета, с каждой секундой захватывающую все больше темного неба, и кивнул.
— Ударим за два часа до того, как наши ядерным херакнут… В полдень. Когда точно не ждут. Все обнюхаем, каждую травинку… время есть, чтобы «косых» изучить подробно. У тебя сколько ПТУР?
— Две пусковые и восемь ракет.
— Думаю, хватит. Налетаем, выбиваем охрану, освобождаем наших. Пусть пешком уходят. Мы прикроем. На сколько хватит.
— Тогда надо ближе к городу держаться. Дольше проживем. И шанс ребятам дадим. Хоть и мизерный.
— Что с Дерюгиным?
— Его в машину. Двух человек и полные канистры дадим. Пусть уходит к точке эвакуации. На колесах он из зоны поражения быстро выйдет.
Уже перед самой атакой спецназовец подполз к Артему и спросил:
— У тебя дети есть, пластун?
— Да нет пока, а чего?
— У меня трое. Жена дочку родила пятнадцатого числа. Жаль, не увижу.
— Попы говорят, что есть загробная жизнь. С неба увидишь.
— Если не врут, — оскалился Пашутин. — Если врут, я их с того света достану.
Лагерь был куском степи на восточной окраине городка. Этот кусок обтянули колючей проволокой и установили внутри периметра десяток сборных щитовых бараков. Ну и вышки по углам. За проволокой ворочалась какая-то серо-коричневая масса. Пленные. Свои… которых надо вытаскивать.
Нападение русских на лагерь военнопленных коменданта особого района, старшего полковника Вейшенга Тао, не удивило. Рано или поздно это должно было случиться. Сейчас по гарнизону была объявлена боевая тревога, и солдаты занимали привычные позиции.
Все-таки хороша была задумка генерала Цзоу — о размещении здесь лагеря военнопленных. Гарантия от ядерного удара. Русские теперь заботятся о своих солдатах — на свою беду.
— Бронемашина, на семь часов…
ПТУР 9М133 вырвалась из пускового контейнера и устремилась к цели, пикируя на китайский БТР. Еще секунда — и бронетранспортер исчез в огне взрыва.
Слева и справа долбили, захлебываясь огнем, пулеметы «Корд» и КПВТ, полосуя мечущуюся охрану.
«Тигр» выкатился вперед, когда Пшеничного что-то ударило под зад и выбросило из машины. Упав на землю, он понял, что ничего не видит и не слышит.
«Черт, по-моему, все!»
Тут он почувствовал, что его кто-то тянет за шиворот и в глаза чуть-чуть проникает свет.
Еще через секунду один из его пластунов, опытный ефрейтор Тетерин, промыл ему глаза водой из флажки.
— Командир, тебе кровью глаза залило! Не дергайся! Сейчас смою.
— Что случилось?
— Там мины. Вы прямо на мину наехали. Пашутина в клочья — тебе повезло.
— Прорвались к лагерю?
— Да ты чего, командир? Там «косых» как грязи, да еще мины. Уходить надо.