Сталин и заговор Тухачевского
Шрифт:
— два показания свидетелей, которые нашли телеграмму;
— описание телеграммы;
— протокол осмотра;
— официальное подтверждение подлинности телеграммы польскими властями;
— выписка из «Дневника Франка», которая окончательно подтверждает подлинность как содержания, так и даты телеграммы.
Позже этот маленький пример даст представление о масштабах подготовительной работы, а вместе с тем о скрупулезности и тщательности, с которыми стремились установить подлинность документов и фактов, чтобы ни адвокаты во время процесса, ни — значительно позднее —
В настоящий момент следует констатировать, что вопрос о пресловутых пытках сильно раздут заинтересованными лицами. Последние таким образом хотят оправдать свое предательство и клевету на других. На деле, как правило, следователи ограничивались кратковременными и примитивными избиениями, лишением сна, а чаще всего — руганью и угрозами, да еще психологическим шантажом — угрозами расправы с близкими. Подследственному демонстрировались резиновые дубинки, следователи били ими по столам, иногда прохаживались ими по спине и плечам подследственного, давали услышать вопли из соседней комнаты (а являлись ли они настоящими?).
Существуют очень интересные воспоминания Нины Гаген-Торн. Она была кандидатом исторических наук и специалистом по этнографии и фольклористике, успешно печаталась, писала стихи, которые ценили Анна Ахматова, Борис Пастернак и Илья Сельвинский. С политическими обвинениями была арестована, узнала тюрьму и лагерь. Не по чужим рассказам знала тюрьму Ленинградскую, Свердловскую, Иркутскую, знакома ей была Владивостокская пересылка, Потьма (Мордовия) и мрачная Колыма. Словом, она хлебнула в жизни горя побольше, чем нынешние «критики». И вот что она пишет в своих воспоминаниях, как производились допросы:
«В первый допрос майор орал и матерился потому, что ему был указан этот прием. При неожиданном варианте — ответный мат от интеллигентной и пожилой гражданки — растерялся.
Другой мой следователь поставил меня у стены. Требовал, чтобы я подписала протокол с несуществующими самообвинениями. Я отказалась.
Устав, не зная, что делать, подскочил разъяренный ко мне с кулаками:
— Изобью! Мерзавка! Сейчас изобью! Подписывай! Я посмотрела ему в глаза и сказала раздельно:
— Откушу нос!
Он всмотрелся, отскочил, застучал по столу кулаками. Чаще допрос был просто сидением: вводили в кабинет, «садитесь» — говорил следователь, не подпуская близко к своему столу. «Расскажите о вашей антисоветской деятельности». «Мне нечего рассказывать». Следователь утыкался в бумаги, делал вид, что изучает, или просто читал газеты: примитивная игра на выдержку, на то, что заключенный волнуется. Без всякой психологии: по инструкции должен волноваться. А следователю засчитываются часы допроса. Раз я спросила:
— Вам сколько платят за время допросов? В двойном размере или больше?
— Это вас не касается! — заорал он. — Вы должны мне отвечать, а не задавать вопросы.
Другой раз, когда он читал, а я сидела, вошел второй следователь.
— Ты как? Идешь сдавать?
— Да вот спартанское государство еще пройти надо, тогда и пойду. Я поняла, что он готовится к экзамену по Древней Греции.
— Спартанское государство? — спросила я мягко. — Хотите, расскажу?
Он покосился, нахмурившись, а вошедший заинтересовался:
— Вы кто такая?
— Кандидат исторических наук.
— А ну, валяйте, рассказывайте! Мы проверим, насколько вы идеологически правильно мыслите.
Он сел. Оба явно обрадовались. Я дала им урок по истории Греции, и мы расстались дружески.
— Идите в камеру отдыхать, скоро ужин, — сказал мой следователь».
Очень, конечно, любопытное свидетельство! Оно мало подтверждает те «арабские сказки», которые ныне распространяются. Но с высокопоставленными арестованными, что и можно было ожидать, дела складывались по-иному.
Подавляющая часть заговорщиков сдавалась очень быстро, показывая трусость и слабость духа! Все эти люди, ходившие в военной форме, привыкшие сидеть в начальственных кабинетах, всех поучать, всем приказывать, в час испытания показали себя совсем не готовыми выносить то, что стойко выносили многие гражданские — комсомольцы, молодые коммунисты и те, кто имел партийный стаж до 1917 г.!
Что вопли о «пытках» содержат много преувеличений, доказывается множеством примеров. Вот М. Рютин (личный враг Сталина) пишет свой протест в Президиум ЦИК СССР. На что он жалуется? «Мне на каждом допросе угрожают, на меня кричат, как на животное, меня оскорбляют, мне, наконец, не дают даже дать мотивированный письменный отказ от дачи показаний». (О партийности лиц, проходивших по делу так называемого антисоветского правотроцкистского блока». «Известия ЦК КПСС». 1989, № 5, с. 74.)
Вот говорит К. Радек — на открытом судебном процессе 1937 г., в присутствии иностранных юристов, дипломатов, журналистов, газетчиков, писателей, представителей зарубежных компартий и советской общественности:
«В течение двух с половиной месяцев я мучил следователя. Если здесь ставился вопрос, мучили ли нас во время следствия, то я должен сказать, что не меня мучили, а я мучил следователей, заставляя их делать ненужную работу. В течение двух с половиной месяцев я заставлял следователя допросами меня, противопоставлением мне показаний других обвиняемых раскрыть мне всю картину, чтобы я видел, кто признался, кто не признался, кто что раскрыл.
И однажды руководитель следствия пришел ко мне и сказал: «Вы уже — последний. Зачем вы теряете время и медлите, не говорите того, что можете показать?» И я сказал: «Да, я завтра начну давать вам показания». (Тайная война против советской России. С. 338.)
Тот из подследственных или уже отбывавших наказание, кто был слишком «замаран» причастностью к опасным предприятиям, — бывало, пробовали кончить самоубийством, чтобы таким образом спасти свою репутацию или не выдать товарищей. М. Рютин был вытащен из петли, ученик Н. Бухарина А.Н. Слепков несколько раз пытался покончить жизнь самоубийством.