Сталин: в преддверии войны
Шрифт:
Наконец, массовые репрессии, укрепление культа личности Сталина и его влияние на все стороны жизни страны и внешнюю политику резко изменили отношение к СССР со стороны западных правительств. Об обстановке в Советском Союзе американский посол в Москве У. Буллит еще в начале 1935 года так докладывал госдепартаменту США: «Прежде джентльмены, с которыми я находился в контакте (я особенно в связи с этим упоминаю о гг. Молотове и Литвинове), претендовали на такую искренность, которая, возможно, существовала в первые годы советского режима, при первом комиссаре иностранных дел Чичерине, бывшем еще при царе атташе посольства в Лондоне. Но теперь все это изменилось. Реальность перестала существовать. Люди, руководящие Россией, находятся в незавидном положении. Им приходится скрывать от всего мира, и в частности от представителей других правительств, то обстоятельство,
Отрицательную реакцию на Западе вызывало также отсутствие определенности внутри советского руководства в отношении выбора политических ориентиров. В упоминавшемся выше донесении Когана указывалось, что правительственные круги Англии, располагая информацией относительно совещаний, которые имеют место в Политбюро ВКП(б), озабочены тем, что Литвинов, с одной стороны, «стоит за ясную ориентацию» на Англию, а Ворошилов — с другой, на Германию, надеясь «добиться лучших отношений» с ней. «Сталин еще не решил для себя, какую точку зрения принять»105.
Тревога сквозила и в докладах Сурица из Берлина. Так, в октябре 1936 года он писал Литвинову: «Общее международное положение в Европе очень мрачно, перспективы его развития должны расцениваться лишь наиболее пессимистично... СССР все ненавидят и все боятся. Международные отношения СССР с другими странами сейчас в Европе весьма плохи, и очень мало или почти нет никаких надежд на их улучшение. Дело идет к развязке, государства чувствуют, что нет иного выхода»106.
Таким образом, вступившие в действие новые факторы как международного, так и внутреннего характера в значительной мере осложнили к 1937 году положение СССР на международной арене. События 1937—1938 годов еще более усугубили общую обстановку. Угроза войны в Европе нарастала.
В этих условиях в Советском Союзе произошли значительные, даже можно сказать коренные, изменения в оценке внешнеполитического положения СССР и оценке задач по подготовке страны к войне, вероятность которой все более возрастала.
По мере того как завоевательная политика Гитлера приобретала все более четкие очертания, а его угрозы в адрес СССР повторялись все чаще, ориентация на «мировую революцию» в Кремле сменилась на политику великодержавности, политику национальных, а не интернациональных интересов, политику восстановления исторических традиций России, воспитания патриотизма, культа оборонного сознания народа. И конечно, сталинское политическое чутье и опыт работы с массами сыграли здесь решающую роль. Но это не было единовременным актом, процесс был длительным. Рецидивы психологии «мировой революции» давали о себе знать. Ведь у Сталина в речи на XVII парт-съезде есть и такой пассаж: «Народы СССР будут драться насмерть за завоевания революции. Она (будущая война. — А. О.) будет самой опасной для буржуазии еще и потому, что война будет происходить не только на фронтах, но и в тылу у противника. Буржуазия может не сомневаться, что многочисленные друзья рабочего класса СССР в Европе и Азии постараются ударить в тыл своим угнетателям, которые затеяли преступную войну против отечества рабочего класса всех стран»107. Но здесь речь идет не о мировой революции, а о защите Советского Союза.
I
Вот откуда пошел тезис «и на вражьей земле мы врага разобьем малой кровью, могучим ударом». Не потому, что «от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней», а потому, что Красная Армия нанесет удар по стране противника, в тылу которого неминуемо вспыхнет восстание вооруженных масс, и надо только решительным ударом прорвать фронт войск капиталистического противника и соединиться с восставшим народом. К. Е. Ворошилов в 1935 году считал возможным победить врага, если он осмелится на нас напасть, «малой кровью, затратой минимальных средств и возможно меньшего количества жизней наших славных бойцов»1.
Наша внешняя политика тех лет содержала два ключевых положения:
1. Советский Союз не собирается нападать на кого-либо, он стоит за мир и укрепление деловых связей со всеми странами.
2. Если же наша страна подвергнется нападению, то враг будет не только отброшен от наших границ, но и наголову разгромлен решительным наступлением Красной Армии. Это второе положение отражалось в военной доктрине. В полевом уставе 1939 года говорилось: «Если враг навяжет нам войну, Рабоче-Крестьянская
Вот эта-то наступательная риторика, которая многократно повторялась в речах, статьях, кинофильмах, песнях, — в сочетании с тезисами о «мировой революции» — и дает сегодня повод говорить о планах «наступательной войны», которой якобы придерживалось советское военно-политическое руководство со времен революции 1917 года до 1941 года.
Тезисы о «мировой революции» и сегодня вдохновляют публицистов, утверждающих, что СССР готовил во второй половине 30-х годов «наступательную войну» против империализма, чтобы на штыках Красной Армии принести «мировую революцию» в Европу. (См. фильм Евгения Киселева «Мировая революция для товарища Сталина», публикации М. Мельтюхова и др.) И не удалось это, по их мнению, лишь потому, что захлестнувшая страну волна репрессий ослабила РККА.
Безусловно, репрессии нанесли большой ущерб и РККА, и стране в целом. Подверглись репрессиям или были отстранены от ключевых партийных, экономических и военных постов многие компетентные и преданные отечеству люди. Снизился профессиональный уровень кадров, сковывалась инициатива и т. п. На этом основании на Западе делался вывод, что в СССР воцарилась в те годы атмосфера всеобщего страха.
Однако так ли это было в действительности? Правда ли, что в те годы вся страна жила одними ужасами репрессий, с которыми связаны 1937— 1938 годы? Да, для одних современников того времени это были только годы расстрелов, арестов, ссылок. Но не для всей страны, и даже не для большинства населения. В те годы полным ходом шла индустриализация СССР, культурная революция
ЮЗ
преображала интеллектуальный образ страны. Один из представителей студенческой молодежи того времени О. Ф. Сувениров, в последующем известный историк, писал о 30-х годах: «Не скажу за старые поколения, но что касается «ровесников Октября», то могу засвидетельствовать, что... многие из нас искренне считали, что мы живем лучше всех на свете, во всяком случае лучше зарубежных товарищей по классу, изнывающих под гнетом беспощадной капиталистической эксплуатации... Казалось, все у нас впереди. Бурлила юная алая кровь, искали выхода неисчерпаемые силы. «Мы все добудем, поймем и откроем», — лихо пели мы тогда».' Во многом это были и годы воссоздания российской государственности, славной военной истории России, возрождения культурных традиций. 100-летие со дня смерти А. С. Пушкина отмечалось как важнейшее событие в жизни каждого гражданина СССР. Именно после 1937 года Александр Сергеевич Пушкин стал по-настоящему народным поэтом в России. Его уже знали не только интеллигенты, любители поэзии, но все слои общества. Памятником 1937 года навсегда останется знаменитый академический шестнадцатитомник, полное собрание сочинений великого поэта. Большинству современников и запомнился этот год как Пушкинский.
За год до этого, в 1936 году, была принята Конституция СССР, вошедшая в историю как «ста-
'Сувениров О. Ф. Трагедия РККА. 1937—1938. М., 1998. С. 35.
линская Конституция». В ней все соответствовало демократическим нормам, но из провозглашенных принципов, как и в последующих Конституциях, выполнялись на деле далеко не все. Здесь уместно вспомнить М. Е. Салтыкова-Щедрина, сказавшего еще в XIX веке: «Суровость российских законов смягчается необязательностью их выполнения».
Впрочем, после принятия Конституции все граждане получили равные права. Для всех слоев населения открылись двери высших учебных заведений, в Красную Армию получили доступ не только рабочие и крестьяне (все же Рабоче-Крестьянская Армия — РККА), но и представители других классов. В газетах тех лет Днепрогэс, Турксиб, Магнитка, Кузбасс отражали массовый энтузиазм строителей нового общества. Энергия молодых определяла это время. Почитайте яркие, звонкие стихи Михаила Кульчицкого, Павла Когана. «Я патриот, я воздух русский, я землю русскую люблю...» или знаменитое «Есть в наших днях такая точность...». Неужто под пыткой пишут? Кстати, и «Ода Сталину» Мандельштама написана все в том же 1937 году... Значит, было еще одно восприятие 1937—1938 годов, как времени мощного пассионарного взрыва народной энергии, заполнившей все пространство советской державы. Все вузы были переполнены устремленными в будущее студентами, и именно в эти годы, как вспоминают старые ученые, после всех революционных переделов стали вновь набирать силу русские физики, химики, математики...