Сталин
Шрифт:
Арсенал обороны_______________________________________
В середине ноября 1940 года "Известия" опубликовали коммюнике о поездке Председателя Совнаркома и народного комиссара иностранных дел В.М. Молотова и о переговорах с германскими руководителями. Сообщалось, что "в рамках дружественных отношений, существующих между двумя странами, в атмосфере взаимного доверия" состоялся обмен мнениями между В.М Молотовым и рейхсканцлером А. Гитлером, министром иностранных дел И. Риббентропом, а также рейхсмаршалом Г. Герингом и заместителем Гитлера по НСДАП Р. Гессом. Но в действительности никакого "взаимного доверия" как раз не было. Молотов, прибывший 12 ноября на Ангальтский вокзал Берлина, выглядел настороженным. С каждым часом настороженность и недоверие к "друзьям" росли. Когда Молотова проводили в кабинет Гитлера, он поразился его величине - огромное мрачноватое помещение, похожее на банкетный зал. Фюрер в своем зеленовато-мышином френче в углу кабинета был едва виден. Протягивая мягкую потную ладонь, Гитлер немигающими глазами
Без обиняков фюрер приступил к излюбленной теме: страны "оси" накануне своего триумфа. Скоро Британская империя будет продана с молотка. Нужно решить, каким должен быть мир после утверждения "нового порядка". В этом заинтересованы Германия и, как он, фюрер, надеется, Россия. С подчеркнутым цинизмом нацистский диктатор, взмахивая рукой с красной повязкой со свастикой в центре, вел речь о разделе сфер влияния в мире. Молотов с невозмутимым каменным лицом слушал фюрера, не перебивая. Но когда Гитлер иссяк и обратился к высокому советскому представителю, надеясь услышать его мнение о немецких проектах будущего мира, тот холодно заметил, что, по его мнению, нет смысла обсуждать подобные комбинации. Острый нос Гитлера вздернулся еще выше. А Молотов, не обращая внимания на обескураженность фашистского лидера, негромким голосом стал задавать неприятные вопросы: что делает немецкая военная миссия в Румынии, почему германские войска направляются в Финляндию...
Гитлер как-то сразу потерял интерес к переговорам и предложил их продолжить завтра. Партнеры из большевистского и фашистского лагерей опасались друг друга. Дух глухого недоверия витал в кабинетах Гитлера и Риббентропа, когда туда приходил Молотов. Стороны уже понимали, что заключенные год назад соглашения - мертворожденные. Они были нужны каждой из сторон для своих целей. Германии - ввести в заблуждение СССР, развязав тем самым себе руки. Советскому Союзу - выиграть время. Шла большая игра. Каждая из сторон считала, что она выигрывает. Молотов, возвращаясь ночью в берлинский отель "Бельвю", чувствовал неуверенность гитлеровских бонз. Постарался успокоить себя старым доводом: немцы не могут позволить себе повторения ошибки первой мировой войны - вести войну на два фронта.
И, судя по всему, успокоил. Потому что и после визита в Берлин Молотов по-прежнему считал, что немецкая сторона будет пока соблюдать подписанные в 1939 году советско-германские соглашения. У Сталина же подспудно начало расти недоверие к германской политике. Он еще не знал, что почти в то же самое время, когда Молотов находился в имперской канцелярии, генерал-полковник Ф. Гальдер, начальник генштаба сухопутных войск, докладывал главнокомандующему сухопутными войсками вермахта генерал-фельдмаршалу В. Браухичу последний вариант Директивы No 21 (план "Барбаросса") о нападении на Советский Союз. Вероломные правители рейха, расточая улыбки на переговорах, форсировали военные приготовления, которые вступили в решающую фазу. Гитлер, слушая доклад Браухича и Гальдера о завершении подготовки плана, который он подпишет в декабре, заявил:
– Я не сделаю такой ошибки, как Наполеон. Когда я пойду на Москву, то выступлю достаточно рано, чтобы достичь ее до зимы621.
Гитлер одобрил время начала восточной кампании - 15 мая 1941 года. Ее продолжительность, как ориентировочно указывали гитлеровские "планировщики", восемь недель, т.е. менее двух месяцев. Так разворачивались события в Берлине.
А в западных столицах гадали: как будут развиваться советско-германские отношения дальше? Берия докладывал Сталину агентурные сведения из Парижа, где полагали, что не исключен "германо-советский военный договор"622. Сталин не стал читать дальше, углубился в содержание беседы французского посла Наджиара, записанной службой Берии. Тем более что посол говорил о нем, Сталине. "Вождя" это всегда особенно интересовало. Наджиар сказал своему собеседнику: "Сталин это Бог русских. Они уничтожили иконы для того, чтобы заменить их изображением Сталина. Христос изображался раньше в нимбе, посмотрите, Сталин тоже изображается в свете... Русские свергли царя для того, чтобы вернуться к еще худшему царю. Они всегда хотят чего-то сверхъестественного, сверхчеловеческого. В Англии, например, промышленность достигла большого расцвета, но все это складывалось постепенно, нормально. А здесь сообщают, что рабочий работает на 20 станках, а другой перевыполнил норму на 300%. А то, что ежедневно выпускается никуда не годная продукция, во всем ощущается недостаток, они не замечают... В целом положение у русских не из лучших не только из-за войны с Финляндией, а из-за их системы... Русские поступили с нами низко. Сталин мог бы сказать нам на переговорах: вы требуете от нас вещей, которые не могут быть практическими (так в тексте.
– Прим. Д.В.). Он мог бы даже заключить договор с Германией, договор о ненападении, но сами они должны были остаться нейтральными, не правда ли?"623
Сталин, отложив бумаги, долго смотрел в одну точку, вновь прокручивая в памяти события конца лета и осени 1939 года. К тому, что о нем говорили и писали на Западе как о безжалостном диктаторе, он уже привык. А как еще могут о нем, твердом руководителе, говорить враги? Прервав размышления, он вернулся к текущим делам.
Сталин, продолжая верить созданным вместе с Молотовым мифам о том, что "немцы пока будут придерживаться пакта", что
Накануне войны Сталину, вынужденному вплотную заняться оборонными вопросами, удалось распознать в обычных командирах производства самоотверженных руководителей промышленности, которые в критические месяцы войны смогли вместе с огосударствленной партией сделать, казалось бы, невозможное в налаживании производства боевой техники и оружия за фантастически короткие сроки. Сталин знал всех наркомов, многих директоров заводов лично, часто вызывал их к себе для доклада вместе с ведущими конструкторами. Как свидетельствуют, например, Ванников и Устинов, Сталин довольно быстро схватывал основную суть процессов производства, тенденции, технологические особенности и трудности. Но преодоление этих трудностей, как всегда полагал Сталин, возможно только при условии предельного напряжения и мобилизации всех человеческих сил. В предвоенные годы, вспоминал Ванников, оборонной промышленностью во многом занимался сам Сталин, хотя ее шефом, согласно распределению обязанностей между руководителями партии и правительства, был Н.А. Вознесенский, роль которого в войне пока, к сожалению, описана недостаточно. А она значительна. Сталин, не будучи специалистом, в работе с конструкторами, производственниками руководствовался обычно не реальными научно-техническими возможностями, а больше полагался на метод нажима, подстегивания и откровенных угроз. Как пишет Ванников, после окончания одного из заседании Сталин сказал:
– Конструкторы всегда оставляют для себя резерв, они не показывают полностью имеющихся возможностей; надо из них выжимать побольше.
И Сталин "выжимал". В мемуарах Устинова приводится поразительный факт, когда одна из артиллерийских систем была создана за невиданно короткие сроки восемнадцать дней. "Если бы существовала регистрация рекордов скоростного проектирования, то создание 152-мм гаубицы Д-1 заняло бы, без сомнения, самое видное место в их числе, 76-мм пушка, принятая на вооружение в 1939 году, создавалась восемнадцать месяцев, и по довоенным меркам это считалось очень коротким сроком. Сравните: восемнадцать месяцев - и восемнадцать дней!"624 Так люди работали в годы войны. Но и перед войной Сталин, беседуя с создателями новых образцов вооружения, всегда ставил предельно короткие, казалось бы, нереальные сроки. При этом неисполнение их грозило самым худшим.
При решении оборонных вопросов единовластие Сталина нередко оказывало исключительно отрицательное влияние. Например, накануне войны маршал Г.И. Кулик, занимавший в то время пост начальника Главного артиллерийского управления, предложил увеличить калибр танковых орудий. Кулик вместе с Ждановым настаивали снять с вооружения 45- и 75-миллиметровые пушки и заменить их 107-миллиметровыми. Сталин сразу согласился, помня по гражданской войне пушку такого же калибра. Но он не учитывал, что то было полевое орудие, а здесь нужна была иная система, обладающая большой броне-бойностью. Сталину, Жданову и Кулику пробовали робко возражать специалисты - нарком вооружения Ванников, директора заводов Елян, Фрадкин. Все было напрасно. Доводы и аргументы, основанные на научных, инженерных расчетах, Сталина не убеждали. Собрались вновь. Как вспоминал Ванников, разговор принял уже другой, зловещий характер. Сталин жестко бросил, обращаясь к присутствующим:
– Ванников не хочет делать 107-миллиметровые пушки для танков...
Жданов тут же поддержал Сталина:
– Ванников всегда всему сопротивляется, это стиль его работы...
Дальше спорить было бесполезно и явно небезопасно.
После этих разговоров Сталин просто подписал подготовленное Ждановым постановление. В результате буквально накануне войны было остановлено производство танковых орудий меньшего калибра. Это было грубой ошибкой. Война вскоре заставила отменить некомпетентное решение Сталина и вернуться к выпуску старых орудий. Но сколько времени было упущено! Сколько было потрачено сил и средств на восстановление ликвидированного производства! Спустя месяц после начала войны Сталин нашел виновников - Кулика и Жданова, ругался, возмущался... Однако в своей долгой тираде на Политбюро даже не вспомнил, что роковая ошибка была допущена непосредственно им. Сталин ошибки признавать не умел и не любил. Тем более он не мог прощать другим те ошибки, которые совершил сам.