Сталинский террор в Сибири. 1928-1941
Шрифт:
Через камеру Франконтеля прошли и другие партизанские командиры — Н.П. Гаврилов, Н.В. Буинцев…
9 или 10 января в следствии произошел перелом. В один из этих дней Шевелева-Лубкова допросил Эйхе. В настоящем смысле это был даже не допрос, а скорее беседа партийного вожака с идейно заблудшим товарищем. Важно однако то, что в результате встречи старый партизан полностью изменил свое поведение. Спустя сутки он сделал следующее заявление:
«Мне стыдно, что я обманул тов. Эйхе, у меня не хватило смелости, смотря ему в лицо, сказать, что я подлец. Я прошу сообщить ему мое извинение и передать, что я решил сказать всю правду и надеюсь единственно на то, что
После этого признательные показания командира следовали один за другим. Лубков писал начальнику УНКВ Миронову о своем «вредном, грязном прошлом», о том, какое впечатление произвел на него «процесс 16-ти» (августа 1936 года), показавший «кто такие были наши вожди, сволочи, которые нас кормили теориями, спекулировали революционными фразами, играя на трудностях, втянули во всю эту грязь исключительно в личных интересах, желая на наших спинах прийти к власти». Партизан признавал также, что на правильную дорогу его вывел только арест и «особенно мне помогли, — подчеркивал он, — беседы с Эйхе и майором Мироновым, за что я глубоко от всей души благодарю»{330}.
То, что далее описывал в своих «раскаяниях» Лубков, было типичным признанием «оппозиционера»: «встречались», «обсуждали», «переписывались». Но для НКВД важным являлись лишь имена тех людей, которых Лубков назвал в качестве единомышленников. Впрочем, фамилии многих партизан удалось получить и от других подследственных.
22 июня 1937 года Лубков предстал перед Военной Коллегией Верховного Суда СССР. Во время судебного заседания он отказался от своих прежних показаний и заявил, что сознательно оговорил себя и других людей. Он также утверждал, что дать ложные показания его уговорили сокамерник троцкист Сумецкий и секретарь крайкома Эйхе. По приговору суда Шевелев-Лубков был расстрелян{331}.
В начале 1937 года за решеткой в ожидании смерти сидели сотни бывших сибирских партизан и их командиров. Число их увеличивалось по мере того как выколачивались показания у новых заключенных.
В Красноярске был арестован бывший главнокомандующий Северо-Канским фронтом партизанской армии Николай Буда. Его заставили признаться в том, что в 1932 году он организовал рад крестьянских восстаний в Сибири с участием партизан{332}.
Арестованный в Москве директор НИИ Наркомзема Василий Яковенко — также бывший крупный партизанский авторитет — был определен к «московскому партизанскому центру», связанному с Бухариным и Рыковым.
НКВД громило бывших героев во всех районах их проживания: на Алтае, в Кузбассе, Восточной Сибири и на юге Красноярского края. Весь 1937 год вскрывались «районные» и «поселковые партизанские ячейки», производились аресты членов семей партизан. В списке арестованных и расстрелянных оказались многие известные в то время партизанские авторитеты: Ефрем Рудаков, Николай Малышев, Г. Шаклеин, Иван Третьяк, Родион Захаров, Михаил Перевалов…
Общая численность исчезнувших не поддается учету. Однако можно определенно утверждать, что в годы террора
3. Военные терпят поражение
Весной 1937 года сталинский план истребления «двурушников» распространился и на военных. Найти объяснение террористическим действиям против армии, исходя из поведения самих военных, невозможно. Существуют лишь общие соображения относительно того, почему Сталин развернул методичное уничтожение тысяч командиров и политработников Красной Армии. Известный исследователь этой эпохи Роберт Конквест, рассмотревший проблему во многих аспектах, допускает вероятность превентивных действий со стороны Сталина. Его взгляд основывается на том, что всякая диктатура сталкивается с возможностью военного переворота. «Ведь всего несколько десятков целеустремленных людей, — пишет Конквест, — могли, теоретически рассуждая, захватить Кремль и высших руководителей в нем. И машина того типа, какую построил Сталин, могла в таких обстоятельствах сломаться очень легко»{333}.
Это замечание выглядит убедительно, если речь идет о высшем командном составе армии. Но оно будет служить слабой почвой для оценки того, что происходило в нижних армейских структурах и далеких военных округах. Трудно было бы в самом деле связать с возможными заговорщиками младших офицеров и рядовых солдат, служивших в сибирских гарнизонах; или найти признаки вины в действиях армейских ветеранов, работников госпиталей и самых заурядных тыловиков. Никакое изощренное воображение не в состоянии сплести в один клубок политического заговора действия столь разных и далеких друг от друга элементов советской армии.
Удары Сталина по армии, за исключением ее высшего эшелона, носили избирательный характер. Но они распространялись на все ее многочисленные структуры и службы. Это свидетельствовало о том, что армия подвергалась такой же чистке, как и общество в целом. И здесь террор преследовал те же цели устранения предполагаемых противников режима и «неустойчивых», «не вполне советских элементов».
Логика террора заключалась в том, что сталинцы начинали выявлять следы оппозиции в той или иной государственной или общественной структуре, а затем переходили к широкому погрому внутри этих структур.
В Сибири «дело военных» начало приобретать форму огромного заговора с того момента, как в феврале 1937 года НКВД обнаружило «шайку шпионов и троцкистов» в Доме Красной Армии СибВО — ведомстве Политуправления округа. «Шпионами» оказались музыканты из концертной бригады ДКА, которых приглашали для выступлений в японское консульство в Новосибирске. Вскрылась также «засоренность» армейских библиотек «контрреволюционной троцкистской литературой».
Обо всем этом было доложено в крайком партии. Эйхе отреагировал директивой в адрес начальника Политуправления СибВО А.П. Прокофьева: