Стальная маска
Шрифт:
— Довольно!
Юноша не смог сдержать эмоциональный порыв, широкими шагами оказавшись возле барона и толкнув его в грудь. Старик заохал и повалился назад, перевернувшись вместе со стулом. Витус стоял в нерешительности несколько мгновений, а после топнул ногой и быстро покинул кухню, оставляя за собой битый сервиз и разбросанную утварь.
***
Это происходило раньше, это же происходит и сейчас. В доме семьи Гальего никогда не было уюта. Он покинул усадьбу вместе с кончиной матери Гэвиуса множество лет тому назад. С тех пор многое изменилось, лишь барон не утратил своего цинизма. Впрочем, годы сделали его
Поток мыслей прервал стук в дверь. В ту самую дверь, за которой находилась комната юноши. Он уже давно перерос подвал и поселился в ближайшей комнате, заполонив её странными прототипами, личными изобретениями, склянками, книгами и иными, ученическими вещичками.
— Я войду?
«Глупо спрашивать, Гэвиус, ведь ты уже зашёл. Однако да, проходи», — хотел сказать Витус, но вместо этого ещё больше понурил плечи и с обманчивой улыбкой встречал гостя. Взгляды их встретились, мысли нашли общее русло.
— Рисуешь? — задал вопрос старший брат, разглядывая диковинный набросок на листе пергамента.
— Работаю с чертежами.
Витусу было жизненно необходимо отвлечься, в первую очередь, чтобы не нанести вред семье. Вместо того, чтобы успокоить младшего брата, Гэвиус лишь раззадоривал:
— Я не уверен, всё ли правильно понял. Но когда наступит час, мы сделаем это.
— Прости?
— Убьём его.
До Витуса не сразу дошло, что речь идёт о бароне. Конечно, он до сих пор злился на него, откровенно ненавидел и презирал, но убивать… Никогда до этого юноша не поднимал руки на невинных, используя знания умерщвления ради самозащиты. Сейчас же Гэвиус предлагал ему нечто неправильное, способное запятнать не только руки, но и честь.
— «Наши звёзды ещё засияют, и ночь та будет самая лучшая». Помнишь, а? Рассвет не наступит, пока старый паршивец жив. Когда придёт время, сомнениям не будет места. Я рассчитываю на тебя, Витус, но торопить не стану.
Этот разговор было решено отложить на потом, хотя Витус не желал возвращаться ни к чему подобному. Только сейчас он осознал, что все эти годы его брат маленькими шажками зарождал ненависть к отцу в его юношеском сердце, пропитанном максимализмом и жаждой справедливости. Возможно, Боров в чём-то прав, — с этими мыслями лесной мальчик ложился спать под убаюкивающее пение пташек, изредка прерываемое мяуканьем котов за окном.
Этой ночью он спал дурно, всё больше отдаляясь от своего «я» и отправляясь мыслями в далёкое прошлое. Когда-то он жил в лесу вместе с Вечными охотниками: Овечкой и Волком. Каждый день был похож на предыдущий, но в этом и была радующая сердце атмосфера. Паршиво осознавать, но, останься Витус с матерью, ни о каких научных проектах и речи быть не могло. В лучшем случае ему была бы уготована участь охотника, к которой он никогда не стремился. Так почему же сейчас он в штыки воспринимает слова барона? Пожалуй, потому, что это правда.
Брошенный матерью мальчик, оставленный на растерзание жестокой судьбе, сегодня не смог уснуть…
***
Несмотря на четвёртый десяток, Патриций был ещё тем дамским угодником. О своих похождениях он рассказывал Витусу, частенько
— Твоё обучение подходит к концу, — снова не унимался наставник. — Я настаиваю на путешествии для тебя.
Как только поднималась тема путешествий, Витус чувствовал себя узником чужих желаний. Сам юноша не хотел покидать отчий дом, однако понимал: рано или поздно нужда заставит его изменить мнение, а потому сделанный сейчас ход может обернуться большой удачей в будущем.
— Но куда мне отправиться, учитель?
— То же мне, важный вопрос! Хочешь — езжай в Ионию, появится желание — в Шуриму! Только не в Демасию, гадкие там места.
Витус пробурчал что-то невнятное и, склонившись над сталью, продолжил её очистку. Пятнышко ржавчины заметно проигрывало. Стоило юноше приложить чуть больше усилий, и меч вновь был как новый. Несмотря на частую работу в кузне, лесной мальчик ещё не освоил кузнецкое дело в полной мере, а потому ковка оружия была возможна только под пристальным наблюдением Бернальда, чьи уста снова будут шутить про погнутые клинки. Пожалуй, это была одна из самых постыдных проблем в обучении Витуса — клинки, с которыми он работал, имели свойство ломаться из-за чрезмерной силы юнца.
— Эй, Витус! — закричал Патриций, со всей силы замахиваясь небольшим кортиком, целью избирая спину ученика.
Он не сумел увернуться, и сталь отпрыгнула от его кожи, точно мячик от земли. Патриций был горд своей выходкой и с менторским видом расхаживал по поляне, будто бы проводя лекцию для лягушек.
— Так-так, как я и думал: ты, Витус, не вастаи.
— Учитель!
— Цыц! Ты не вастаи — факт.
— Н-но…
— Во-первых, вастаи используют магию, а не рубят противников в капусту; во-вторых, каждый уважающий себя вастаи должен был погибнуть от моей атаки, а ты — ну поглядите! — живой! Нонсенс среди бела дня! Дамы и господа, поглядите: мой ученик — не вастаи!
— Ну хватит, Патриций…
— И кто же ты такой, а, Витус?
Они расположились на поваленном дереве, лес замер, даже ветер прекратил свои завывания. Ученик не стал скрывать своего происхождения, всецело доверяя наставнику. Рассказал он про своё детство, не утаил потерянную связь с матерью и своё появление в доме барона. Патриций слушал молча, лишь изредка кивал; слова были неуместны. За долгие годы их обучения наставник стал одним из немногих, кому юноша может доверять без задней мысли — это не только честь, но и большая ответственность, и маэстро сейчас имел все шансы предать доверие подрастающего ученика. Когда Витус закончил, наступила пора вопросов:
— Значит, Овечка бросила тебя на попечительство барону?
— Что-то вроде того. Впрочем, изначально я был товаром, который должен был вырасти перед тем, как его отдавать.
— Ужасно. Прими мои соболезнования, ягнёночек.
Витус не ответил, мыслями устремляясь в далёкое прошлое. Во времена, когда подстилка из листьев была особенно мягкой, а сказки матери по-детски наивными. Он скучал по Овечке, но запрещал себе это делать, будто бы она была его злейшим врагом, предавшим доверие. Что ж, отчасти это была правда, но лесному мальчику никогда не понять, что чувствовала мать всё это время.