Стальная петля
Шрифт:
Взлет, разворот на курс, набор высоты… Все привычно и отработано мной до автоматизма еще на тренировках в училище. Лететь всего ничего – от Жуковского до Барьера не больше тридцати километров. Как раз хватит времени на то, чтобы «Пустельга» вышла на свой динамический потолок, а я собрался с духом перед штурмом незримой преграды.
Вот она, мерзость, век бы ее не видать! Определить момент вхождения в аномалию можно только по радару, на котором загодя отмечена ее граница. Ну и по собственным ощущениям тоже. Они и впрямь примерно такие, какими описывал их капитан Баграмов. С той лишь разницей, что подо мной не твердая земля, а воздушная прослойка толщиной в шесть с половиной километров.
Фактически сейчас мы плавно падаем. Но Железная Леди проинструктирована насчет нетипичной преграды, которую нам предстоит преодолеть, и не бьет понапрасну тревогу. Лишь деловито сообщает мне расстояние до цели, затем – до выхода из зоны высокой гравитации, а также фиксирует темпы ее колебания. Дабы поскорее проскочить опасный участок, я набираю максимальную скорость, но она начинает уменьшаться, а скорость падения, наоборот, возрастать. Вертолет тяжелеет, и я тяжелею вместе с ним. Нас тянет к земле, но мы упорно барахтаемся на пределе своих сил и потому не срываемся в пике, а продолжаем лететь в глубь Барьера.
Поскольку головокружительного маневрирования в ближайшие полминуты не предвидится, Марга рекомендует перейти на автопилот. Я подчиняюсь. Рациональное предложение. Надо действительно поберечь силы, ведь неизвестно, что меня ждет по ту сторону Барьера. Вдруг по выходе из него мне придется сразу же продемонстрировать все свое пилотское мастерство, а я так выдохнусь, что не смогу проворно манипулировать рычагами. Не хотелось бы угодить впросак из-за такой оплошности.
Внизу вроде бы просматривались какие-то объекты – кажется, это были нагромождения руин. Но сейчас я летел слишком высоко над Москвой, дабы рассмотреть на мониторах сквозь завесу пыли что-либо конкретное. А банально вертеть головой по сторонам слишком тяжело. К ней будто привязали гирю весом в полцентнера, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я даже зубами старался поменьше скрипеть от напряжения, потому что на это тоже приходилось тратить неоправданно большие усилия.
Впрочем, гравитационная пытка продлилась недолго. Вскоре нагрузка стала плавно ослабевать, равно как и скорость нашего снижения – уменьшаться. Организм, правда, к таким резким перепадам приспосабливается не столь быстро, и когда Марга докладывает, что гравитация нормализовалась, мои ноющие мышцы еще этого не чувствуют.
Дабы немного оклематься перед тем, как вновь перейти на ручное управление, я приказываю Железной Леди замедлить ход и продолжить снижение. На сей раз в нормальном режиме, а не по воле аномальной стихии. Она и так опустила нас по нисходящей траектории с шести с половиной почти до трех километров. Больше чем в два раза! Теоретические расчеты ученых оказались верны: лети мы не на «потолке», а наполовину ниже или, того хуже, – по-над крышами домов, – черта с два пересекли бы Барьер. И вот теперь я здесь, а значит, пора приступать к выполнению второго этапа моей боевой задачи.
Сначала нужно опуститься на приемлемую для ведения воздушной разведки высоту и совершить облет зоны бедствия. А уже потом отправляться к месту встречи с «Альфой-12». По прогнозам Решетова, Баграмов и его бойцы должны примерно через четверть часа ждать меня возле Курчатовского научного центра… или того, что от него осталось.
Пока я прихожу в себя после перегрузки, а Железная Леди снижает вертолет, выясняются две новости: плохая и… настолько хорошая, насколько вообще это определение применимо к ситуации, в которой я очутился.
Плохо то, что связь с Тольтеком теперь отсутствовала напрочь. Мы, конечно,
Попытки установить контакт с Баграмовым тоже не возымели успеха. Но здесь еще не все безнадежно. В эфире сквозь треск помех пробиваются короткие обрывки переговоров между бойцами «Альфы-12», так что, вероятно, они меня тоже расслышали. А может быть, даже заметили в небе снижающуюся «Пустельгу». Как только Марга доложила, что мы пересекли Барьер, видимость снаружи определенно улучшилась.
Это и был тот благоприятный фактор, который хоть немного, но компенсировал отсутствие связи. Наверное, гравитационная аномалия была все-таки не абсолютно прозрачной. Вкупе с пылью она создавала дополнительную помеху для наблюдателей извне. А иначе как объяснить тот факт, что в зоне бедствия пылевая завеса была уже не столь плотной и позволяла увидеть, что творится внизу, с высоты даже в полкилометра? Это косвенно подтверждалось и тем, что, глядя сейчас на «забарьерный» мир, я видел его серым и размытым, словно сквозь грязное стекло. А небо надо мной было неестественно фиолетовым, как будто я и вовсе угодил на другую планету.
Ладно, некогда раздумывать об открытых мной странных оптических свойствах Барьера. Надо заниматься облетом территории и подыскивать поблизости от научного центра приемлемое место для посадки.
Я приказал Марге контролировать радиоэфир и, как только связь с «Альфой-12» станет устойчивой, немедленно оповестить Баграмова о нашем присутствии. После чего включил все внешние видеокамеры в режим записи и снова взял управление «Пустельгой» в свои руки.
Раскинувшаяся подо мной картина была удручающей и повергала в смятение. Будь я помоложе, наверняка при виде ее разразился бы в эфир потоками нецензурной брани. Да я и сейчас мог бы браниться во весь голос. Все равно никто, кроме штурмана, меня не услышит, а Марга передаст мои слова Тольтеку лишь после нашего возвращения из-за Барьера. Но я отреагировал на очередное открытие молча. Лишь до боли прикусил губу, дабы убедиться, что все увиденное мной внизу – не сон, а суровая реальность.
Даже поверхностного взгляда на эти районы столицы было достаточно, чтобы понять: подо мной уже не Москва. А что именно, лично я затруднялся сказать. И потому, что не сумел бы подобрать этому адекватное сравнение, и из-за того, что попросту не мог вымолвить сейчас ни слова.
Ходынское поле и Ленинградский проспект, над которыми я летел, можно было узнать лишь на мониторе, и то по контурным отметкам, которые штурман наложил на снятое бортовой камерой изображение. Больше половины зданий были разрушены либо частично, либо до основания. И вот ведь парадокс: эти разрушения казались гораздо более естественными, чем те строения, которые уцелели! Чтобы поверить в то, как выглядят они сегодня, мне пришлось изучить их при шестикратном увеличении. И даже после этого я все еще сомневался, что они – не мираж.
Две стоящие на Ходынке рядом высотки наклонились одна к другой так, будто были слеплены из пластилина и подтаяли на солнце. И не просто наклонились, а фактически слились воедино верхними этажами, образовав гигантскую арку.
Церковь Благовещенья в Петровском парке была аккуратно разрезана пополам, словно торт, а ее совершенно не развалившиеся половины отстояли одна от другой на добрую сотню метров.
Небоскреб Триумф-Палас выглядел целым и недеформированным – даже стекла не разбились! Но по его стенам от фундамента до шпиля все время пробегали непонятные волны. Так, будто монументальное здание не стояло на своем законном месте, а отражалось в воде.