Стальное зеркало

Оуэн Анна Нэнси

Почтенные негоцианты бледнеют с лица, давятся, кто чем. А я предупредил, хмуро думает Эсташ Готье, а вот что вы скажете, когда следующую услышите… я уж и не знаю. Но это — только когда спросят. Иначе подумают, что он взялся извести соратников.

За длинным столом, уставленным яствами, дюжина человек. Самые дельные люди Орлеана, умеющие думать дальше прилавка, выше навеса над прилавком. Все удачливы в торговых делах, все повидали мир. Понимают с полуслова, чем для них всех чревата затея равеннцев. Марсель будет взят, Арелат выйдет к морю, через год-другой захочет двигаться дальше, встрянет Толедо, проснутся неаполитанцы… будет не Средиземноморье, а бурлящая похлебка, в которую сунься — обожжешься, ни торговли, ни прибыли. Если корабль конфискуют на военные нужды, это еще полбеды. Убыток могут и возместить. Если захватят и корабль,

и груз, идущий из Африки, с пряностями ли, с шелком, с черным деревом или слоновой костью, с кофе или с чаем, можно разориться. Если некому сбывать товар, любой, хоть из Африки, хоть из Гибернии — тем более.

Блестят латунные тарелки и соусники, играют глазурью пузатые супницы и горшки, пасут овечек благонравные пастушки на кружках. По краю скатерти скачут вышитые гладью олени, они же и на салфетках. Олени — зеленые, такая уж у трактира вывеска, хоть никто из посетителей до зеленых оленей, вроде, не допивался, ну, может, раньше, а нынче сюда ходят только солидные люди. Правильное место: и кормят вкусно, и шум из общего зала не доносится, никто посторонний не всунется. Раз-два в год здесь собираются орлеанские негоцианты, никого это не удивляет. Да и поводы самые настоящие.

— Если это — паршивая, то какая хуже? — Все тот же Франсуа. — Говорите уж.

И предусмотрительно положил двузубую вилку с уже насаженным куском карпа на тарелку. Не понравилось, видно, давиться предыдущим.

— Тот студент, — какой именно, все помнят по предыдущему собранию, — оказался никто иной, как сэр Кристофер Маллин. Кто-нибудь о таком слышал?

Большинство недоуменно переглядывается. Причины у недоумения — разные. Секретарь цеха печатников — старшина там слишком стар и немножко слишком привержен делам веры — морщится…

— Этот виршеплет? Ну книги хорошо идут, конечно… но что тут такого? А что рыцарь, так у них на островах даже стихами пробиться можно.

Нехорошо злорадствовать над почтенными собратьями, но очень хочется. Был бы он только виршеплет, да сколь угодно удачливый, какое было бы счастье…

— Вы, многоуважаемый ле Шапелье, не вполне понимаете… — вздыхает мэтр Эсташ. — Этот виршеплет, как вы изволите выражаться, вирши слагает на досуге. И право в нашем университете изучает на всякий случай. Третий год уже изучает. А знаете ли, почему он решил поучиться на континенте?

Нет, не знают, конечно. Знали бы — так поняли, чем вторая новость хуже первой.

— Видите ли, когда я только этого молодого… как выяснилось, не такого уж молодого, человека заметил, я подослал к нему одного моего родственника. Он в Падую ездил, италийскому счету учиться, но его там не только этому научили. Хороший глаз и умение рисовать торговцу шелком никогда еще не вредили. Он на студента Мерлина посмотрел — и сделал несколько набросков. Я разослал их кое-каким своим знакомым, бывавшим на островах или торгующим с Лондинумом прямо. Трое ответили, что не знают такого. Двое написали, что человек на портрете похож на сэра Кристофера Маллина, знаменитого драматурга, хотя цвет волос не тот и еще пара мелочей отличается. Еще двое промолчали. Один передал с оказией на словах, что не знает этого человека и мне советует его не знать ни при каких обстоятельствах. А девятый рассказал мне несколько историй…

Торговец шелком переводит дыхание, поднимает тяжелую фаянсовую кружку с пивом. Хорошее все-таки пиво: полупрозрачное, яркое как морской камень янтарь, что добывают в Балтии.

— Случилось так, что одному важному лицу в Лондинуме потребовалась подпись на документе. А поставить ее лично нужный человек никак не мог, потому что за две недели до того утонул в реке. Воспользоваться же услугами обычных своих поставщиков, а они, конечно, были, важное лицо не могло, поскольку не без оснований подозревало, что об этих лицах и их занятиях довольно много известно городской страже.

Слушатели кивают. Знают, так издалека мэтр Эсташ начал не зря. И уже поняли, что важное лицо было важным на оборотной стороне Лондинума, а не на лицевой.

— И тут ему порекомендовали… молодого человека. Как раз нужных свойств — бедного, но с образованием и с амбициями. Писал он как курица лапой, но зато умел снять резную копию с чего угодно — и такую подделку никто не мог отличить от оригинала. Юноша сделал нужную подпись по образцу — и его работа так понравилась важному лицу, что лицо решило не топить такой талант в речке, хотя дело было очень важным и тайным… вдруг

еще пригодится. Так и вышло. Молодой человек, как выяснилось, был хорош не только в резьбе по дереву. Он многих знал, со многими учился, он приводил патрону людей, желающих занять деньги, добывал для него сведения, убивал, если требовалось. Бесценное оказалось приобретение. И дела важного лица, доселе бывшего важным, лишь в достаточно узком кругу, круто пошли в гору. Настолько, что им заинтересовались извне. Другие, куда более серьезные люди, искали в Лондинуме партнеров, чтобы сбывать фальшивые деньги. Очень похожие на настоящие. Просто удивительно похожие.

Слушатели опять кивают. Фальшивая монета — прибыльное дело, очень. Недаром тех, кто ею торгует, варят в кипящем масле. И все равно желающие находятся. А еще это способ ставить противникам палки в колеса. Аурелии так можно навредить, но не слишком — не на монете стоит здешний оборот, хотя и на ней тоже. А вот Альбе, Фризии или городам и княжествам полуострова — вполне.

— И эти люди, подумав, избрали своим будущим союзником наше важное лицо. За него говорили и связи, и широта интересов и взглядов, и готовность защищать свой оборот, не останавливаясь ни перед чем. А еще оно пока что не было первым лицом в городе, но могло им стать. Конечно им ответили согласием. И вскоре дела пошли как в той сказке про волшебную мельницу. Само счастье мелется, само в мешки складывается — все в прибыли, никто не в убыли. Ну и молодого человека там оценили быстро. Даже свести от хозяина пытались. Не вышло. Очень уж он был признателен важному лицу за то, что его тогда, в первый еще раз, не убили. Этакая лояльность гостям даже понравилась. Ну и доверие между сторонами росло. Настолько, что спустя какое-то время важному лицу и доставку товара в страну поручили… А еще через несколько месяцев пришла стража и арестовала всех. И важное лицо, и всех его людей до единого, и друзей его, и даже некоторых врагов… и контрабандистов, и чеканщиков… и того толедского дона с помощниками, который из Флиссингена, что во Фризии, этим делом руководил. С последним вышел небольшой шум, все же Фризия государство отдельное… но доказательства им предъявили такие, что те плюнули и сказали, мол, ладно, забирайте ваших воров, нам и своих хватает. Шестерых тогда из Флиссингена прибрали. Дона этого… безымянного, его ближайших людей — и того самого молодого человека. А до Лондинума, до Башни, довезли пятерых.

Рассказчик еще раз останавливается — торопиться некуда, до вечера еще далеко… Только вторая кружка пива закончилась. Мэтр берет следующую, прихлебывает, смотрит на уважаемых товарищей. У Франсуа Лешеля новая шапка от огорчения на ухо съехала, сморщилась и свисает набок. Секретарь цеха печатников грызет вилку, забыв насадить на нее кусок.

— На оборотной стороне на молодого человека поначалу за это дело очень обиделись. И пытались эту обиду ему выразить, несколько раз. Как вы понимаете, на средства не скупились. Ну после третьего или четвертого случая уже и власти проснулись — вызвали кого надо и объяснили, что их оборотная честь, это серьезно, конечно, но с вражеским государством связываться все же не дело… тех, кто не лез, не тронули же. После этого молодому человеку дорогу заступать перестали. Опять же, рыцарь, неудобно. Но и на острове ему работы не стало — каждая вторая собака в лицо знает и каждая первая байки слышала…

Почтенное собрание потихоньку меняет оттенки лиц, как остывающая заготовка на наковальне. Все цвета побежалости, как они есть, улыбается про себя мэтр Эсташ: на душе отчасти полегчало. Это ему одному не справиться, и даже обдумать толком не получается, а вместе уж как-нибудь разберемся, поймем, что делать.

Соображают многоуважаемые негоцианты быстро. Совсем тугодумов в зале нет, таких сюда не приглашали и не пригласят. Значит, сейчас все сами поймут, что ненароком выловили не просто редкостную сволочь, а единственную и неповторимую, второй нет и не нужно, чтоб была. И не просто единственную на весь мир Господень сволочь, а с рукой там, куда и смотреть-то не стоит, слишком высоко, слишком ярко. Что для этого «виршеплета» большая часть наших скромных торговых дел — игрушки, он этим и на досуге не балуется, иначе не сделал бы карьеру, которую описал мэтр Эсташ, так быстро и так хорошо. Как именно он ее сделал — тоже сами догадаются, не дураки… Это все понять можно. А вот ощущение прозрачной, насыщенной и очень разумной ярости товарищам передать никак нельзя. Ничего, им и всего остального хватит.