Стальное зеркало
Шрифт:
— У моего положения было одно преимущество… меня довольно быстро перестали спрашивать, что я делаю и почему. Королю слишком нравились победы, а остальных связывал страх. Еще год-два — и я смог бы сделать намеренно то, что у меня получилось случайно.
— У покойного Людовика было много сторонников, готовых мстить? — А мне казалось, что уже четыре года назад никого, кроме ненавидящих, но боящихся поднять голову, не осталось. Видимо, я опять ошибся…
— И это тоже… но вокруг было куда больше людей, готовых на все, чтобы не испытывать страха. И знающих только один способ не бояться.
Его, конечно, боялись. Боялись до
Солнце окончательно заползло за горизонт — медленное орлеанское солнце, ленивое и усталое. Дома оно светит ярче, гуще и двигается быстрее. В начале лета долго висит в нижней трети неба, а потом валится вниз, словно опаздывая на свидание с другой стороной света. Зажечь ли свечи? Алый свет угас, а лампа не слишком хорошо освещает кабинет. Пожалуй, будет достаточно одного подсвечника. Три свечи, не слишком близко — хоть я и не знаю, по душе ли гостю полумрак… а, кажется, вполне по душе.
Вино, до краев бокала — и будем надеяться, что герцогу Ангулемскому не настолько надоело все южное, чтобы еще и вино из окрестностей Марселя не пришлось по вкусу.
— Меня пугает страх… То, что он делает с людьми. — С королями особенно, с королями по имени Людовик… вдвойне и втройне.
Вернуться в кресло, наблюдать, как гость слегка щурится — не потому, что ему недостаточно света, похоже, что он видит в полумраке не хуже меня. Он просто примеряется с ответом как с выстрелом. Как и его король — выстрелом, не выпадом и не ударом… он настолько привык удерживать предельную дистанцию, что, кажется, иначе уже и не умеет. А я не люблю дальнобойных орудий.
— Я обратил на это внимание в то утро в малой королевской приемной. Кстати, вам же, вероятно, не все объяснили… когда это случилось с Его Величеством в первый раз, вернее, когда это в первый раз произошло на людях, двор и округа чуть с ума не сошли от ужаса. Вернулись нестарые недобрые времена… Но голову потеряли не все. А на следующее утро Его Величество распоряжения свои отменил, тех, кто ринулся их выполнять, в лучшем случае, погнал взашей — а тех, кто промедлил или ничего не сделал — наградил. И многие решили, что это был такой способ узнать, кому можно верить. А потом это случилось во второй раз. И в третий… Все начали привыкать. А потом Его Величество узнал о кое-каких злоупотреблениях на севере, и разгневался уже всерьез. И тут отмены наутро не последовало, к удивлению многих. Вы понимаете, о чем я?
— Пожалуй… не вполне.
— Большинство по-прежнему пытается определять курс по настроению короля, а не по существу дела. В королевском совете таких — половина. И других людей нет. Людовик Седьмой правил слишком долго.
Аурелия. Это Аурелия. Это даже не Толедо, а уж тем более не дом. Страна, где люди привязаны к земле и им остается, как флюгерам, держаться ветра и вертеться вслед за ним, оставаясь на месте. В первую очередь — простолюдинам, конечно. Но и высшие многим похожи на тех, кем владеют. Так часто случается: мы считаем нечто имуществом, думаем, что распоряжаемся им — а оно исподволь завладевает нами, и само начинает распоряжаться, изменяет под себя.
Настроение
— Вы это видите иначе… и не считаете, что настроению позволено править даже человеком, верно?
— Это не всегда возможно — мешать настроению. Не для всех. И иногда это ошибка. Но обычно я вижу это иначе… как вы думаете, господин герцог, почему я отвечаю на ваши вопросы?
— Не знаю, господин герцог, а не зная — не хочу выдумывать, — улыбается хозяин. — Мне остается только надеяться на то, что мои вопросы не слишком бесцеремонны… — Они не «слишком». Они бесцеремонны за гранью оскорбления, за гранью неприличия… и в шаге от откровенности. — А вам не слишком скучно отвечать на них… чужаку.
— Вам не дадут командовать кампанией. При де ла Валле вы останетесь только наблюдателем, каков бы ни был ваш официальный статус.
— Вы много лучше знаете господина коннетабля, а у меня опыта не больше, чем у его сына… так что, возможно, вы правы. — Очень интересный поворот беседы. Очень. Но, помилуйте, господин герцог, не хотите же вы, чтобы я действовал против де ла Валле?.. Или все-таки хотите?
— Я посмотрел на ваших людей. И тех, что здесь, и тех, что под городом — кстати, вы неплохо их спрятали. И на вас я тоже посмотрел. Я сказал Его Величеству «да», и, значит, до конца кампании у нас мир. Вы можете командовать своими людьми — и всем, с чем сумеете справиться сверх этого. Может быть, у вас нет таланта к делу. Но тогда вам нужно учиться распознавать его в других.
— Благодарю, вы действительно добры ко мне. — И немного опоздали с советом.
Прошлым летом за одни последние фразы я был бы вам признателен по-настоящему, но все это сказали мне другие. Но вы так же наблюдательны, господин герцог, и я не играл пустыми вежливыми оборотами, когда говорил «добры». Подобный совет стоит очень дорого, а самое ценное в нем — та самая бесцеремонность. Неподобающая, недопустимая… ответная; кажется, разговор складывается.
А еще я знаю — теперь знаю — что тогда, в королевской приемной, вы тащили мне на выручку супругу коннетабля, будучи искренне уверенным в том, что я потребую от короля наказать вас за шантаж.
— Это не тот вопрос, на который можно дать ответ сразу, — кивает собеседник. — И мне не нужно вам объяснять, что вы на этом потеряете.
Да. Это не нуждается в объяснениях… но, в сущности, я не потеряю. Я только не приобрету, а это неприятно, но могло бы быть и много хуже. Удобная возможность оборачивается проволочками и лишними, ненужными играми, но я уже взял гораздо больше, чем рассчитывал.
Но гость это понимает и сам. И я хочу говорить не о будущем. Я хочу говорить о прошлом. Пока что.
— Возможно, знай я больше о характере господина коннетабля, мне было бы легче понять, что делать. — Объясните мне. Расскажите. Подскажите…
— Я бы ответил вам, но с этим следует обращаться не ко мне. Я слишком плохо отношусь к господину коннетаблю, чтобы его понимать. Я представьте, практически до последнего не замечал, что заговора в стране два… обнаружил где-то за полгода до истории с Фурком. Впрочем, они с принцем меня до самого конца так и не увидели, но уж это не удивительно. А вот я должен был задуматься раньше, но не сделал этого, неприязнь помешала.