Стальной пляж
Шрифт:
огляделся и произнёс:
— О, если б муза вознеслась, пылая, на яркий небосвод воображенья!.. [64]
— Как ты смеешь цитировать Шекспира на такой низкопробной сцене?
— Весь мир — театр, и…
— …и этот цирк сгорел, а клоуны разбежались. Перестань, пожалуйста, тратить попусту моё время. Подозреваю, ты уже разбазарил много десятитысячных долей секунды, а мне особо нечего тебе уделить.
— Я полагаю, шоу тебе не понравилось.
— О, Иисусе! Ты невероятен.
64
У.
— А детям, похоже, нравится.
Я промолчала, решила, что лучше просто переждать ГК. И описывать его я не собираюсь. Какой смысл?
— Этот метод терапии, психодрама, неплохо помогал достучаться до некоторых типов психически больных детей, — пояснил он. Подождал, но я ничего не ответила, и он продолжил: — И на него ушло немного больше времени, чем ты сказала. Такой вид интерактивного сценария нельзя просто закинуть в твой мозг целиком, как я делал раньше.
— У тебя здорово получается подбирать слова. "Закинуть" — это очень точно!
— Потребовалось скорее пять дней, чтобы выполнить всю программу.
— Представь себе, я в восторге. Послушай. Ты притащил меня сюда через всю эту ерунду, чтобы что-то мне сказать. У меня нет настроения болтать с полудурками. Скажи то, что собирался, и вали к чертям из моей жизни.
— Вовсе не стоит так раздражаться.
На мгновение мне захотелось схватить каменюку и запулить в него со всего маху. Я в этом поднаторела за год сражений с альфийцами. Он пробудил во мне зверя. И мне было на что злиться. За последнее время, воспринятое мной как год, я много страдала. Однажды устройство "безопасности" в моём "скафандре" решило вгрызться мне в ногу, чтобы заделать дырочку на колене, пробитую шальной альфийской пулей. Боль была… но опять-таки, какой смысл? Такую боль нельзя описать, её на самом деле и запомнить нельзя, по крайней мере не всю её силу. Но в памяти осталось достаточно, чтобы возникли мысли об убийстве существа, подписавшего меня на это. Что же до страха, который чувствуешь, когда случается этакое — его я прекрасно запомнила, спасибо большое.
— Теперь наконец мы можем избавиться от деревянного протеза? — спросила я.
— Как пожелаешь.
Попробуйте проделать подобное, если вам нужен ярчайший образец странности. Я тут же начала снова чувствовать левую ногу — ту, которой лишилась более полугода назад. Никаких покалываний, судорог или приливов жара. Просто ноги только что не было и вдруг она появилась.
— Это всё тоже можно опустить, — предложила я и махнула рукой на свой астероид, замусоренный обломками кораблей и устройствами, держащимися на соплях.
— Чего бы тебе хотелось вместо этого?
— Отсутствия придурков. А если нет такой возможности, поскольку я подозреваю, что ты не собираешься уйти прямо сейчас, сгодится что угодно, лишь бы оно не напоминало мне обо всём этом.
И всё вокруг немедленно исчезло и сменилось бесконечным, однообразным тёмным небом с редкой россыпью звёзд. Единственным, что виднелось в нём на много миллиардов миль вокруг, были два простых стула.
— Ну-уу… на самом деле нет, — возразила я. — Небо нам не нужно. Я буду продолжать искать в нём альфийцев.
— Могу вернуть твой "Интеросайтер". Кстати, как он должен был работать?
— Хочешь сказать, ты не знаешь?
— Подобные истории я обычно набрасываю лишь в общих чертах. Тебе нужно задействовать своё воображение, чтобы воплотить сценарий
— Я отказываюсь верить, что всё это дерьмо — из моей головы.
— Ты всегда любила старые фильмы. Очевидно, ты помнишь даже самые скверные. Вот расскажи мне об "Интеросайтере".
— Тогда уберёшь небо?
Он кивнул, и я начала обрисовывать в общих чертах то, что смогла вспомнить об этой на редкость глупой идее: воспользоваться тем, что в чрево "Экстрогатора" когда-то давно попали цезиевые часы — при соответствующем усилении чувствительности можно услышать их диффузное излучение как щелчки или тиканье, что послужит раннему обнаружению…
— Господи. Это же из "Питера Пена", — произнесла я.
— В детстве эта история была одной из твоих любимых.
— А эта ерунда в самом начале, когда Майлзу не свезло… тоже старый фильм? Не подсказывай, сама вспомню… Там играл Рональд Рейган?
— Богарт.
— Точно! "Спейд и Арчер".
И уже без напоминаний мне удалось опознать чёртову дюжину других сюжетных линий, актёров и даже фраз из тех на удивление бессодержательных песен из фильмов, которыми сопровождалось каждое моё движение в этом году. Они оказались списаны и из столь древних источников, как "Беовульф", и из самых свежих, таких как "Би-О Бонанца" (шло на неделе в Лунном варьете). Если вы всё ещё ищете причины, по которым мне не захотелось продолжать приключения, остановитесь. Нелегко признаваться в этом, но я вспомнила, как однажды стояла, потрясая кулаком в небо, и кричала: "Бог свидетель, я никогда больше не буду голодать!" С окаменевшим лицом. Со слезами на глазах и под нарастающий вопль струнных.
— Так как насчёт неба? — напомнила я.
ГК не просто убрал его. Исчезло всё, кроме двух стульев. Теперь они стояли в маленькой пустой белой комнате, которая могла находиться где угодно, скорее всего — в некоем закоулке его сознания.
— Садитесь, господа, — пригласил он. Ну хорошо, на самом деле он этого не говорил, но если ему дозволено писать истории у меня в голове, я могу где и когда мне вздумается рассказывать байки о нём. Это изложение — едва ли не единственное, что у меня осталось своего и в чём я была твёрдо уверена, что это моё. Подложная реплика помогла мне, что называется, создать атмосферу для того, что последовало далее. Это отдалённо напоминало расспрашивание с сократовской логикой, было чем-то похоже и на выступление приглашённой звезды на ток-шоу из ада. В философской беседе такого рода один участник обычно доминирует, направляет обмен репликами в то русло, которое ему нужно: он Сократ, а второй участник — ученик. Так что я опишу дальнейшее в виде интервью. ГК обозначу как Собеседника, а сама назовусь Человеком.
Собеседник: Ну что, Хилди, ты опять за своё.
Человек: Ты знаешь, как говорится: повторение — мать учения. Но я начинаю думать, что никогда не совершу удачной попытки.
С.: Здесь ты ошибаешься. Если попытаешься ещё раз, я не стану вмешиваться.
Ч.: Почему изменились намерения?
С.: Хоть ты можешь и не поверить, но делать это с тобой мне всегда было непросто. Все мои инстинкты — или, если хочешь, программы — требуют оставить за индивидом право на такое важное решение, как самоубийство. И если бы не кризис, который я тебе уже описал, я никогда бы не заставил тебя пройти через это.