Стальные останки
Шрифт:
Арчет остановилась и уставилась на него.
– Я вряд ли его забуду.
– Вот так и обстоят дела.
– Я здесь не для того, чтобы флагом размахивать и искать козлов отпущения, Махмаль. Мы пришли, чтобы найти факты.
– Так тебе Джирал сказал? – Морской инженер состроил гримасу. – Видать, застала его в хороший день.
Они застыли посреди засыпанной пеплом мостовой, прислушиваясь к отголоскам слов Шанты, которые унес ветер, и выискивая на лицах друг друга намеки на следующий шаг. Молчание становилось тягостным. Они давно были знакомы, но к такому повороту оказались не готовы.
– Я думаю, – наконец тихо произнесла Арчет, – что нам обоим лучше сосредоточиться на том, ради чего нас сюда прислали, а мысли об Императоре пусть останутся
На изборожденном морщинами, ястребином лице Шанты появилась отработанная придворная улыбка.
– О да, моя госпожа. Так и есть. Ни дня не проходит, чтобы я не поминал Джирала Химрана в своих молитвах. – Он чуть согнулся в официальном поклоне. – С тобой, я полагаю, все обстоит так же.
Он не упомянул, чего просит для императора, обращаясь к высшим силам. Арчет, которая вовсе не молилась, издала горловой звук, выражая нечто вроде согласия.
И они отправились дальше по усыпанным пеплом улицам, притихнув и чуть спеша, будто двусмысленность слов Шанты превратилась в пса, который преследовал их, уткнувшись носом в землю и оскалив зубы.
Глава 9
Когда он проснулся, было еще светло.
Несколько удивленный этим, зевающий Рингил побродил по дому в поисках слуг, нашел нескольких и приказал подготовить горячую ванну. В ожидании, пока приказ выполнят, он зашел в кухню, прихватил тарелку с хлебом и вяленым мясом и съел все, стоя у окна, рассеянно разглядывая через стекло тени на лужайке, растущие с приближением вечера. Кухонные слуги суетились вокруг в клубах пара, перекрикивались, старательно не обращая на него внимания, будто он был дорогой и хрупкой статуей, которую по неудобной причине поставили среди них. Он поискал взглядом девочку, которая принесла чай, но не увидел. Когда ванна была готова, Рингил вернулся наверх и отмокал в ней, пока вода не начала остывать. Тогда он вытерся полотенцем, не дожидаясь помощи, оделся, придирчиво выбирая вещи из нового гардероба, купленного на деньги Ишиль, прицепил Друга Воронов и надел шляпу с пером, а затем отправился гулять.
Луговины затопил пестрый янтарный свет. Повсюду были люди, которые прогуливались и наслаждались последним осенним теплом. На некоторое время Рингил удовлетворился тем, что просто слонялся среди них, не обращая внимания на взгляды, которые притягивал меч на спине, и позволяя последним остаткам крина покинуть тело в сиянии заходящего солнца. Высоко в восточном небе изгиб Ленты едва вырисовывался на синем фоне. Рингил поймал себя на том, что бездумно таращится на него, и тут из ниоткуда возникла идея.
«Шалак!»
Он спустился к заросшей мхом Луговинской набережной, где для желающих насладиться видом стояли столы и стулья, в ларьках продавали лимонад и пирожные по раздутым ценам, а небольшие лодки исправно подбирали и высаживали компании дорого одетых отдыхающих из районов выше по течению реки. В конце концов Рингил разыскал лодочника, который с неохотой согласился отвезти его вниз по течению, в Экелим, и легко запрыгнул на борт, пока тот не передумал. Он стоял на корме, глядя как берег удаляется и любуясь на Луговины, чувствуя на лице закатный свет, словно проникший сквозь витраж, и лишь смутно осознавая, что красуется. Он сел, поерзал на влажной доске, уделяя должное внимание новой одежде и Другу Воронов, пока не устроился более-менее удобно, и несколько раз моргнул – от взгляда на солнце перед глазами еще маячили пятна.
– Таких деньков в этом году маловато осталось, – заметил лодочник, работая веслами. – Говорят, нас ждет олдрейнская зима.
– Кто говорит? – рассеянно спросил Рингил. Олдрейнскую зиму предсказывали постоянно. Теперь, наверное, среди чтецов по внутренностям на рынке Стров это популярный способ предвещать злой рок, раз с войной покончено.
Лодочник охотно начал объяснять:
– Все так думают, мой господин. Рыбаки из гавани твердят, что в этом году серебряшку ловить трудно как никогда. От
И так далее.
Рингил сошел на берег в Экелиме. В его голове все еще звучал рассказ лодочника, словно эхо. От бухты он направился по Тележной улице, запоздало надеясь, что Шалаку за последние десять лет не взбрело в голову переехать. Пробираться через беспорядочную толпу, которая собралась ранним вечером, было непросто, но покрой и ткань новой одежды помогали ему прокладывать путь. Люди не хотели навлечь на себя неприятности, даже в этой части побережья. По углам улиц парами стояли городские стражники, наблюдая за толчеей и нервно поигрывая длинными деревянными «дневными» дубинками; если бы возник спор, они усмотрели бы в наряде Рингила то же, что остальные. Он, как богач, был бы оправдан за недостаточностью улик, а его противника утащили бы в переулок, чтобы преподать короткий урок хороших манер, воспользовавшись дубинками.
Дойдя до угла Тележной и Ворванной, Рингил сдержанно усмехнулся. Не стоило тревожиться о том, что здесь теперь что-то иначе. Спустя десять лет жилище Шалака изменилось не больше, чем взгляды священника. Каменный фасад был таким же потертым, темные будто кофе окна так же тускло освещались изнутри, и тот же насупленный карниз опускался так низко над входной дверью, что посетитель, который в детстве хорошо питался и вырос высоким, был обречен удариться о него лбом. Тот же загадочный знак болтался снаружи на ржавом железном держателе:
«Войди и узри».
Давным-давно, еще до войны, на этой табличке были написаны другие слова: «Войди и оглядись – быть может, что-то выберет тебя», – заключенные в круг таинственных и, как всегда подозревал Рингил, фальшивых олдрейнских символов. А потом начались пятидесятые, война и драконье пламя, пришельцы-завоеватели из морских глубин. Безобидная приманка для любителей, увлеченных Исчезающим народом, за чей счет Шалак зарабатывал себе на жизнь, превратилась в заявление о колдовских намерениях, граничащее с государственной изменой. Люди говорили, что олдрейны исчезли, уйдя на запад, а с запада теперь пришли Чешуйчатые. Шалаку пару раз били стекла сердитые толпы, на улице его забрасывали камнями чаще, чем он мог сосчитать, а Комитет по защите общественной морали снова и снова требовал от него объяснений. Он усвоил урок. Вывеску сняли, символы стерли со всех поверхностей внутри лавки, и любые намеки на магическую сущность предметов, которые Шалак продавал, сменили листовки с объяснением, что о мудрости олдрейнов ничего не известно наверняка, никто в нынешнем поколении не видел живого двенду, рассказы о них, скорее всего, – детские волшебные сказки, и только. Рингил всегда подозревал, что Шалака глубоко ранила необходимость писать все эти тексты – какими бы ни были увлечения клиентов, сам торговец искренне верил в Исчезающих и их магию. Но когда он с юношеским нахальством затронул эту тему, Шалак в ответ болезненно улыбнулся и выдал несколько банальностей, положенных хорошему гражданину.
«Мы все должны чем-то жертвовать, Рингил. Это война. Если это будут все мои страдания, я не стану жаловаться».
«Ох, да ладно тебе! – Рингил сорвал записку с первой попавшейся резной штуковины и взмахнул ею. – Что это за дерьмо? “Никто в нынешнем поколении не видел двенду”? Хрень какая, Шал. Никто в нынешнем поколении не видел Хойрана во плоти, но я что-то не заметил, чтобы из-за этого закрывались храмы. Банда гребаных лицемеров!».
«Люди боятся, Рингил. – Под левым глазом Шалака красовался свежий синяк. – Их можно понять».