Станция Солярис
Шрифт:
– Девушка! Девушка-а!
Под окном, упираясь в стену руками и чуть присев, покачивалась пышногрудая женщина в разодранном платье, из-под которого била в тротуар струя. Она задрала голову и тряхнула встрепанными волосами:
– Эй, ты меня?
Это движение привело к тому, что она потеряла равновесие, развернулась и упала, уткнувшись лицом прямо в собственную лужицу. Равнодушная всмотрелась в окно, увидела, что я машу ей рукой, и бросилась к подъезду.
Через несколько мгновений она уже плакала в прихожей, заливая слезами мой комбинезон. В дверном проеме возник Зеленый.
– Проходи, прелестное создание, я почитаю тебе стихи.
Он
– Это жестоко… Жестоко! – приглушенно стонала она. – Нужно было без предупреждения… Жестоко…
Белый подошел к ней и присел на корточки:
– Город помилован. Можешь спать спокойно.
Равнодушная на мгновение затихла, потом заплакала еще сильнее.
– Э… то… жесто… ко!.. Не… навижу!..
– Дай ей воды, – резко сказал Белый Светловолосой и поднялся. – Жестоко! А жить так – не жестоко? А в «Приюте» своем торчать с этими придурками – не жестоко? Да все вы должны спасибо сказать за такую встряску. Когда бы вы получили такие острые ощущения? Отменяем мы это развлечение, понимаешь? Отменяем. – Он взглянул на меня. – Во всяком случае, откладываем.
– На, выпей.
Светловолосая протянула чашку, но Равнодушная оттолкнула ее руку. Она постепенно затихла, но по-прежнему не поднимала голову.
И в комнате наступила тишина. Сидели в креслах я, Равнодушная и два похожих друг на друга парня. Светловолосая поставила чашку и застыла, согнувшись и упираясь ладонями в стол. Белый, закрыв окно и прижавшись лбом к стеклу, смотрел на улицу. Молчание затягивалось, угнетало, молчание было унылым, как здешнее небо.
– Может быть, мне что-нибудь рассказать? – решил я разбить это тягостное молчание.
Белый внезапно подошел ко мне, наклонился и положил тяжелые ладони мне на плечи. И сказал, глядя прямо в глаза:
– Не надо. Не сейчас… Расскажешь завтра утром.
– Завтра утром, – эхом отозвалась Светловолосая.
Синий хмыкнул и произнес:
– Завтра утром мы пойдем по улицам и станем стучать во все двери, призывая людей к новой жизни.
– Помолчи, – коротко сказал Белый и добавил, уже убрав ладони и выпрямившись, но по-прежнему глядя на меня: – Дождемся финала. Ничего ведь уже не изменишь. А завтра будем думать…
И вновь все застыли в прежних позах. Словно актеры бросили веревочки, и деревянные куклы больше уже не могут пошевелиться…
Равнодушная распрямилась и осмотрелась, будто только что проснулась. В слабом свете, текущем в комнату из окна, виднелось ее бледное лицо с большими влажно блестящими глазами.
– А если я расскажу? – Голос ее дрожал. – Он ушел и оставил недопитый бокал. Можете пойти, посмотреть. И они тоже ушли. Они стали Поклонницами Скорби и замуровали себя в подвале, а он исчез… Где мне его искать? – Равнодушная снова уронила голову на колени.
– А зачем его искать? – вдруг спросил Зеленый и обвел всех взглядом. – Вы вот еще меня послушайте и сразу все поймете.
Белый недовольно поморщился и собрался что-то сказать, но Светловолосая его опередила:
– Давай, коли ты сегодня в ударе.
– Только прозу для разнообразия, – буркнул Синий. – Согласен?
– А я как раз и собирался прозу, – ответил Зеленый. – Плоды размышлений, так сказать. Слушайте.
– Ну-ну, – сказал Белый.
– Было время, когда не существовало таких понятий, как «жизнь»
Зеленый запнулся. Вздохнул. Никто не произнес ни слова.
– Что же такое Человек? Да, это существо, ничтожное в своих низменных стремлениях. Это существо, пытающееся доказать кому-то – кому? – что оно есть вершина творения, хотя не было творения, а тем более – вершины. Да, это существо жалкое, ибо недолог его век, хотя за век этот оно тщится достичь высот непомерных. Это существо, создающее себе кумиров и называющее их нелепыми именами, хотя никому не нужны никакие кумиры, а вся унизительная суета Человека означает только его неспособность быть самим собой. Ему обязательно нужно кому-то поклоняться. Существо смертное – и это самое главное, ибо в смерти предназначение человеческое.
Белый удовлетворенно качнул головой:
– Наконец-то дождались!
– В смерти, и в идиотской загробной жизни, – продолжал Зеленый, не обращая внимания на реплику, – которую никто не видел, но в которую верят. Верят, потому что иначе слишком страшно жить. И это жалкое существо, эта пыль на задворках великой Вселенной мнит себя выше всех и величественней всех…
Зеленый засмеялся тихим долгим смехом. Равнодушная с удивлением и страхом смотрела на него.
– И самое смешное! Самое смешное… Ведь это мы думаем, что живем и умираем, и тешим себя надеждами. А на самом деле не живем мы, и не жили никогда, и не суждено нам умереть, потому что все существование наше – не более чем сон, привидевшийся на мгновение некоему зазвездному гиганту, который вот-вот проснется. – Теперь Зеленый тоже смотрел на Равнодушную, словно говорил только для нее. – А потому мелочны наши переживания, наши страдания, стремления, потери и неудачи, ибо мы – только обрывок сна неведомого существа, которое проснется и даже не вспомнит свой сон, не вспомнит о нас, порожденных его сознанием… Надо просто жить, ни о чем не думая, пока не кончился сон гиганта, и не создавать себе трудностей. Хотя наши трудности – тоже только сон, и страдания наши смешны, потому что нет на самом деле никаких страданий… – Зеленый помолчал и добавил: – Поэтому не надо печалиться, прелестное создание.
– Вы что, все это – серьезно? – тихо опросила Равнодушная.
– Бред! – резко сказал Белый. – Это у него из-за прыща на заднице. Может, ты, брат, кому-то и снишься, а я вот думаю, что это Город нам снится. Всем нам, понятно? Но будет возможность проснуться, и вот тогда…
Светловолосая внезапно подалась к окну и сдавленно сказала, прервав Белого:
– Смотрите!..
Я встал, взглянул на улицу поверх ее головы и увидел…
Люди с бледными лицами медленно проходили под нами и шли дальше по улице, выходящей на безжизненную равнину.