Старая дама из Байе
Шрифт:
— У нее было больное сердце?
— Не больнее, чем у вас или у меня! Не настолько больное, чтобы умереть…
— Вы в это время были в Байё?
Тут молодая девушка, как будто слегка замялась или это только почудилось Мегрэ?
— Нет… Я была в Кане…
— А я думал, вы не сопровождали госпожу Круазье…
— Совершенно верно… Но из Байё в Кан можно добраться автобусом за полчаса… Я приехала кое-что купить…
— Вы навестили вашу тетушку, ведь так, кажется, вы ее называете?
— Да, я была на улице Реколе…
— В
— Около четырех… Мне сказали, что тетя вышла…
— Кто вам это сказал?
— Камердинер…
— Он справлялся у хозяев?
— Нет! Он сам ответил.
— Значит, надо полагать, или он сказал правду, или ему заранее дали соответствующие инструкции.
— Я тоже так думаю.
— Куда вы направились потом?
— В город. У меня было множество всяких мелких дел. Потом я вернулась в Байё, а сегодня утром из канской газеты, которую мы получаем, узнала о смерти тети…
— Любопытно…
— Что вы сказали?
— Я говорю: любопытно. В четыре часа вы приходите на улицу Реколе, и вам заявляют, что тетя вышла. Вы возвращаетесь в Байё и на следующее утро узнаете из газет, что она умерла через несколько минут, самое большее через час после вашего ухода… Вы действительно подали в суд, мадемуазель Сесиль?
— Да, господин комиссар. Я небогата, но с радостью отдам последние гроши, лишь бы удалось открыть правду и наказать виновных…
— Минутку! Если уж речь зашла о вашем финансовом положении, я позволю себе поинтересоваться, не рассчитываете ли вы на наследство Жозефины Круазье?
— Я уверена, что ничего не получу — ведь я принимала участие в составлении завещания и официально отказалась от всякого наследства. Иначе кто бы поверил, что я столько лет прослужила своей благодетельнице совершенно бескорыстно?
Пожалуй, молодая девушка держала себя даже слишком хорошо. Мегрэ тщетно пытался отыскать в ее поведении хоть какой-нибудь изъян.
— Значит, вы не отложили ни сантима?
— Я этого не сказала, господин комиссар. Госпожа Круазье выплачивала мне жалованье как компаньонке. Расходов у меня особых не было, и я постепенно скопила небольшую сумму, на которую теперь могла бы… Но, если понадобится, я готова отдать все целиком, лишь бы тетя была отомщена…
— Вы позволите задать вам еще вопрос? Филипп ведь наследник, не так ли? Но, предположим, будет доказано, что он убил тетю, и, следовательно, не может получить наследство. Кому же тогда достанутся миллионы?
— Они пойдут в фонд благотворительных учреждений, оказывающих покровительство молодым девушкам.
— Госпожа Круазье интересовалась подобными начинаниями?
— Да, она жалела молодых девушек и знала, какие опасности их подстерегают…
— Она была чрезмерно добродетельна?
Сесиль замялась, подумала с минуту.
— Чрезмерно добродетельна, вы правы!
— Своего рода мания, а?
— Почти…
— Благодарю вас, мадемуазель.
— Вы ведь будете вести расследование?
— Я
— Похороны состоятся здесь, в Кане, через два дня, а до этого я почти все время буду находиться у гроба тети на улице Реколе.
— Несмотря на Филиппа?
— Мы с ним не разговариваем, и в другие комнаты я даже не заглядываю. Я плачу, молюсь… А ночевать ухожу в гостиницу «Сен-Жорж»…
Мегрэ докуривал свою трубку, а его любопытные маленькие глазки внимательно разглядывали большой серый дом, ворота с медным кольцом, парадный подъезд с бронзовыми фонарями.
Это было «беструбочное дело», как называл комиссар расследования, которые велись в домах, где ему, ради соблюдения приличий, приходилось расставаться со своей носогрейкой.
Поэтому, прежде чем войти, он решил еще немного покурить и стоял, наблюдая, как мимо проходят дамы в трауре и необычайно корректные господа, все сливки местного общества, явившиеся выразить свои соболезнования.
— Да, нелегко придется, — вздохнул Мегрэ, выколачивая трубку о каблук.
Вместе с другими он вошел в особняк и, пройдя мимо серебряного подноса, заваленного множеством визитных карточек с загнутыми углами, направился в конец выложенного белыми и голубыми плитками коридора, к высокой, задрапированной черным двери, за которой увидел катафалк, утопавший в цветах гроб, окруженный восковыми свечами, и вокруг — темные фигуры людей, некоторые молились, стоя на коленях.
Пахло хризантемами и растопленным воском. И это сразу же придавало всему происходящему — и перешептываниям, и тихому шелесту носовых платков, в которые осторожно сморкались, — ту особую торжественность и достоинство, какие люди обретают лишь перед лицом правосудия или смерти.
Сесиль Ледрю была здесь, она молилась в углу, преклонив колени на маленькую скамеечку. Сквозь тонкую черную вуаль видно было ее лицо с правильными чертами и губы, шевелившиеся в такт пальцам, перебиравшим нефритовые четки.
Человек с асимметричным лицом и красными веками, тоже весь в черном, взглянул на комиссара так, словно спрашивал, зачем он тут, и Мегрэ подошел к нему.
— Господин Филипп Делижар, если не ошибаюсь? Я комиссар Мегрэ. Не могли бы вы уделить мне несколько минут?
Мегрэ показалось, что Филипп Делижар, выходя из зала, затянутого крепом, метнул злобный взгляд на молодую девушку.
— Прошу вас, следуйте за мной, — сказал он. — Мой кабинет на втором этаже…
Они поднялись по мраморной лестнице с красивыми коваными перилами. Над лестничной площадкой висел настоящий обюссоновский гобелен. Они вошли в просторный кабинет, обставленный в стиле ампир. Три его окна выходили в парк; даже странно было видеть такой большой парк в самом центре города.
— Садитесь, пожалуйста. Как видно, эта девица продолжает свои происки, и именно ей я обязан вашим визитом?