Старая дева
Шрифт:
Авдотья кивнула.
— Дальше. Крупы пересмотреть, что мокрое — просушить, где мошка — выбросить, где хорошее и сухое — разложить в другой комнате. Пересыпать все в чистые горшки, и еще: пусть Анна посмотрит, на сколько там припасов хватает. Ежели больше, чем на месяц, то все хорошее предложить соседям. Авось для крестьян купят.
— А мы как же, барышня? — удивилась Авдотья.
— А мы на эти деньги купим припасы на новый месяц. Все равно испортятся и снова нечего будет есть. Анна вас кормила? — вспомнила я. — Как я приказала?
— Не знаю, как вы приказали, барышня, а еды сегодня было досыта, — захлопала глазами Авдотья. Я не поняла, что именно ее озадачило,
Я поерзала головой на подушке. Мол, нет.
— Что Федот? Отлежался?
— Отлежался, барышня, уже на поле. Пахать-то надо, как без хлеба-то жить.
— Как вернется, чтобы уже было ясно, что соседям из припасов предлагать. Пусть Лука и Федот поедут, договорятся. — Что еще? Это главное, но было же что-то еще? Ах, да. — Как вернутся, пусть Лука все, что в доме есть, перепишет. И укажет, в каком что состоянии. А ты платья мои перебери и точно так же — что годно, что не годно, что можно продать еще. Поняла?
Авдотья поднялась и поклонилась. Я подумала про украшения. Есть ли они хоть какие-то у меня или братец давно пустил все по ветру? И медальон, который я видела на картине, но сейчас, после ночи борьбы с огнем и болью, он казался мне не больше чем миражом.
— Поняла, матушка. Все как есть передам. Доктора кликну, а то он ждет.
Авдотья ушла. Я вытянула ноги, даже смогла повернуться на спину. Удивительно, но мне сменили белье и убрали комнату — ни следа моих ночных страданий.
Итак, к вечеру или завтра с утра я буду хоть сколько-то понимать, чем я владею. Все, что можно сейчас продать, нужно продать и купить зерно на посев, если еще не поздно. Если окажется, что мне нужна полоса — поговорить с графом. Войдет в мое положение человек, который без малейшего смущения играет в карты с тем, кому штаны подвязывать нечем? Но есть еще Павел Юрьевич, о котором Андрей отзывался тепло… насколько может крепостной отзываться о барине. Попробовать вести дела с ним? Что я могу ему предложить?
И почему-то вдруг перед глазами у меня стала Брешка, быстрая, неугомонная, погибель моя. Мельница? Я не видела на реке мельницы, почему ее нет, соберут урожай и нужно будет молоть муку, значит, у меня еще достаточно времени? Предложить Павлу пай, это выгодно. Если он согласится профинансировать строительство мельницы и закупить материал, а еще — помочь починить мост. И спросить у Луки, какие еще самые важные нужды. По крайней мере: еда есть, а излишкам я не позволю бездарно пропасть.
Мне не давали покоя и помещения. Сейчас весна, а что будет зимой? Судя по состоянию дома, на отопление тратится уйма дров, а если не отапливать все комнаты разом — тепло будет быстро уходить. Как быть? Переселить в дом крестьян, разобрать избы, хотя бы самые скверные, на дрова? Допустим, ну а скотина? Корова в зале с картинами?
«Надо будет — переселю», — подумала я. Дом мне не было жаль ни капли. У меня вообще не было никогда привязанности к вещам — всякие открыточки, детские рисунки, школьные тетради, старые платья, которые кто-то когда-то носил, а теперь они занимали полки в шкафу. Мне всегда это казалось эрзацем памяти — когда человек ничего для тебя не значит, наткнулся на вещь и вспомнил. Не сразу.
Как и что будут вспоминать обо мне, Веронике Маркеловой? Талантливый бизнесмен, обогативший отечественную эстраду. Деньгами, конечно же, не культурными ценностями, о культуре и ценностях речи не шло, это продукт, пусть и качественный. Люди покупают вещи, впечатления и эмоции…
Я оборвала себя на полувдохе.
— Слава Преблагому! — воскликнул он, и у меня сразу закралось сомнение — какими методами он лечит? Ушел бы он и оставил меня одну с моими мыслями о хозяйстве. — Теперь пойдете на поправку, только кушать вам, Елизавета Григорьевна, кроме каши на золотой воде ничего нельзя.
— Что со мной было? — спросила я. Что бы ни было, где гарантия, что завтра не придет что-то смертельно опасное?.. — Слабость большая и испарина…
— Лука ваш до седых волос дожил, а ума не нажил, — буркнул доктор. — Может, воды нахлебались, а может, какая спорынья попала в еду.
Я выдавила кривую улыбку. Сама бы я поставила себе немного другой диагноз — просто по памяти, что происходило с моими знакомыми. Но вряд ли доктора здесь догадывались, для чего человеку желчный пузырь.
— Надо было сразу меня к вам звать, а крестьяне что, народ немудреный. Говорить можете, ходите да едите — значит, живы. — Доктор наклонился надо мной, покрутил мою голову, для чего-то оттянул вниз левое веко, многозначительно покивал. Руки он не помыл и никаких иных манипуляций не делал. — Но ничего, отпоили вас.
Я не стала интересоваться чем. Подозревала, что ответ мне в любом случае не понравится.
— Лежите еще пару дней, а потом я приеду.
«Ну уж нет», — саркастически ответила я — про себя. Какой от него прок? Оттянуть себе веки у зеркала я и сама могу. Кроме того, у меня много дел. Пусть крестьяне и исполнительны — мне так казалось, но все может быть, и когда они решат сделать так, как им удобно, а не так, как я приказала — никому не известно. Несмотря на то, что я поручила Луке и Федоту провести первичные переговоры, торговлю с соседями я решила оставить за собой. И проверить, как пересмотрели продукты, тоже не мешало, потому что и нам могли отложить дерьмо, и на продажу тухлятину выставить — а это значит, что после никто не захочет иметь со мной никакого дела; и пересчитать, как Анна собразит рацион на месяц, стоило. Мне нужны были силы… Я посмотрела на доктора, доктор — на меня. Определенно он ничем не мог мне помочь для скорейшего выздоровления.
И отчего-то я вспомнила старую поговорку: «Если человек хочет жить — медицина бессильна». Вот откуда у нее ноги растут.
Вслух я сказала иное:
— Благодарствую, доктор.
Хотя бы за то, что приехал, пусть не ко мне. А в остальном, наверное, и правда была воля Преблагого.
— Как Степанида? — напомнила я. Доктор нахмурился, и сердце у меня пропустило удар. Как минимум доктора здесь способны распознать известное положение женщины на ранних сроках? Что мне еще ожидать?
— Жить будет, — как-то очень сухо отозвался доктор. Он стоял над моей постелью, над беспомощно распростертой мной, как судья всевластный. — В общем… Наука пока в вашем случае совершенно бессильна, Елизавета Григорьевна. И на то если только провидение Преблагого.
— На что? — переспросила я. То ли все здесь говорили загадками, то ли я мало что понимала.
— Были бы вы, Елизавета Григорьевна, замужем, — невпопад сообщил доктор, — с перепадами настроения… хм. — Он смутился, прокашлялся. Я недоумевала: какая связь между мной, замужеством, Егором и Степанидой? — Понимаю, что вам и без того нелегко, но позволю напомнить указ императора: коли помещик забил своего человека до смерти, подлежит уплатить в казну штраф по стоимости его и десятина казенная за срок его жизни в пятьдесят лет.