Старая ведьма
Шрифт:
Серафима Григорьевна, бледная, жалкая, сверкала и мигала левым глазом так часто, что ей пришлось его закрыть. Это уже был явный тик.
— Да. Я была должна Якову Радостину три тысячи…
— И Радостин отказался получить обратно свои деньги?
— Может быть, его не нашли? Или он уехал?
— Нет, почтальон ясно сказала: «Возвращаются по требованию адресата». Адресата, то есть Радостина. Читайте, — сказал Баранов, подавая повестку.
Ожеганову била мелкая дрожь. Теперь для нее не было страшнее человека, нежели Баранов.
И она стала лгать нагло и откровенно:
— Я и в самом деле собиралась отпустить
— И я вас благодарю. Мне давно известно, что вы умная женщина!
XXXIV
Работа плотников близилась к завершению. Ангелина и Серафима Григорьевна, жившие во время ремонта дома в светелке второго этажа, освободили ее Баранову. Лидочка не возвращалась, хотя бабушке стало значительно лучше. Она знала теперь, что Баранов не оставит отца в беде. Иван приезжал изредка. Аркадий Михайлович все же сумел поговорить с ним откровенно, хотя до конца так и не узнал этого тихого и, кажется, слишком замкнутого парня.
Особенных событий за эти дни не было, если не считать ночного лая Шутки и появления хоря, начавшего рыть новый подкоп.
Узнав об этом, Василий Петрович объявил:
— Ну, я его сегодня, бандита, укокошу! Где бы только залечь? Хочешь, Аркадий, поохотимся вместе? У меня кроме двустволки есть еще отцовская шомполка.
— Если не задержусь в городе.
— Зачем тебе туда на ночь глядя?
— У меня свидание.
— С кем?
— С Алиной.
— Да брось ты!..
— Тебя удивляет это, Вася?
— Да нет, но все же замужняя женщина…
— И что же из этого? Почему замужняя женщина не может встретиться и поговорить с женатым мужчиной?
— Это конечно, Аркадий, может, но, понимаешь, почему не поговорить здесь?
Аркадий Михайлович на это сказал так:
— Не все и не всегда хочется выносить на люди. Я думаю, что самый факт разговора со мной Алины насторожил бы Павла Павловича. А у него, мне кажется, есть основания насторожиться.
— Это верно, — сказал в раздумье Василий. — Я тоже, понимаешь, хотел с нею как-то поговорить о ее жизни… Да как-то, понимаешь, постеснялся в чужую жизнь залезать.
— В чужую жизнь? А есть ли теперь на свете или по крайней мере в стране чья-то жизнь, которую можно назвать чужой? Есть ли, старшина саперной роты Василий Киреев?
— Да так-то оно так… — хотел возразить Василий, но передумал. — Вот что, давай я тебя подкину до трамвайной.
— Подкинь!
«Москвичок» тарахтя поковылял по колдобинам проселка, выехал на шоссе. Попалась «Волга» с зеленым огоньком. Баранов крикнул: «Такси!» — и распрощался с Василием.
По возвращении Василий занялся ружьем, а потом засадой. Был сделан небольшой балаганчик из веток метрах в двадцати от подкопа. Шутку было велено запереть наверху, чтобы она не спугнула зверя.
Тем временем на одной из окраинных улиц города, у водопроводной колонки, неподалеку от рощицы, превращенной в небольшое подобие парка, ждала Алина.
— Здравствуйте, Аркадий Михайлович, — окликнула она Баранова. — Все как в романтической пьесе… Не правда ли, все это для вас так неожиданно?
— Нет, почему же! Мне это кажется вполне нормальным.
— И мне, — живо отозвалась Алина. — Мне с первой встречи с вами захотелось рассказать вам о себе. Это не ново в жизни.
— Да-да, — живо согласился Баранов. — И я теперь вспоминаю, что вы были в моем пионерском отряде. И мы торжественно принимали вас в комсомол… Я тоже убежден в этом, даже если вы были не совсем вы… Важно то, что мы оба хотим этого. А это самое главное.
— А если это самое главное, то могу ли я не хотеть рассказать вам все, чтобы оправдаться перед вами? Или перед собой? Это все равно. Такое бывает в жизни?
— Разумеется.
Разговаривая так, они уселись на скамью в глубине рощицы. Алина подняла вуалетку. Ее лицо заметно осунулось за эти дни. Глаза стали еще больше. Она глубоко вздохнула. Помолчала с минуту и сказала:
— Сейчас я соберусь с мыслями и начну рассказывать. У каждого должен быть такой человек, которому он может сказать все. У меня никогда не было такого человека. Лида еще очень юна и наивна. А вы… Я влюбилась в вас с первого взгляда. Нет, я была влюблена в вас до того, как мы встретились. Не правда ли, Аркадий Михайлович, каждый человек должен быть влюблен в недосягаемое?
Баранов заметно смутился:
— Вы заставили меня покраснеть, Алина Генриховна.
— Называйте меня Алиной. Или просто Анютой. Так меня называла мать. Это мое настоящее имя. Я могу показать вам паспорт. Впрочем, зачем же… Слушайте…
Рассказ Алины стоит специальной главы. И мы предоставляем ей эту главу.
XXXV
— Я, Аркадий Михайлович, принадлежу к старинной цирковой династии. Она не так знаменита, как династия Дуровых, которая, если не ошибается моя тетушка, доводится нам родственной.
Мой дед, Иван Гаврилович, специализировался в молодые годы в жанре клоунов-сатириков Бим и Бом. И кажется, иногда в петербургском цирке Чинизелли дублировал одного из них.
Кончил свою жизнь мой дед на войне с Деникиным.
Мой отец, Гавриил Гарин, цирковая фамилия — Генрих Гранде, был жонглером, занимался вольтижировкой. Работал на проволоке и закончил «рыжим» у ковра. Белых клоунов он недолюбливал, как и я. Это какое-то голубое амплуа.
Во мне отец хотел видеть воздушную гимнастку и одновременно готовил меня в наездницы. Впрочем, я училась всему. И тарелкам. И проволоке. И даже фокусам… У меня была нелегкая жизнь. Среднюю школу я окончила с трудом, кочуя с отцом и матерью из города в город. А после школы ежедневные цирковые занятия… Потому что хрящи и все такое, что вам неинтересно знать, нужно «захватывать», как говорил папа, с самого раннего возраста. Мой отец не был верующим человеком. Не верила в бога и моя бабка, работавшая с тиграми. Но между тем бабушка, отдавая дань суеверию — ему подвержены были многие циркачи, — словом, бабка тайком крестила меня Анной. Но согласитесь, Анна — слишком тяжелое имя для воздушной гимнастки. И я стала Алина. Довольно эффектное имя. А коли по цирку отец был Генрихом, отсюда пришло и мое отчество — Генриховна. Дань цирковым пережиткам. Все должно быть необыкновенно. Пережитки дают себя знать всюду.