Старички
Шрифт:
Заглянул к нам Залман Савельевич:
– Слабых нет? Ходят?
– Передвигаются. Мечтают о переезде в сельхоз. Лежачих не заметил, отвечал я.
– В запасе две бочки стланика. Гражданин начальник, извините за вопрос, в итоге стариков отвезут в глубь материка?
– Не знаю. Честно - не знаю.
Ушел он, а мы с Федором призадумались над его вопросом: нет ли слабых? Не собираются ли стариков отправить куда-то? Не сочтены ли дни моего счастья?
– Доктор, у нас не дни, а минуты. Это же чудо,
– А если она попадет санитаркой в больницу, а я фельдшером?
– Ну, размечтались...
В полночь, едва Лайма начала раздеваться, Федор заглянул к нам и шепотом предупредил:
– Идут комендантша и дежурняк. Шинель накинь и скорее ложись в бараке на мою постель. Живо! Или спускайся под нары. Подходят.
Я сдвинул под матрасом широкие доски, спустил под нары перепуганную эстонку, лег на постель и прикинулся спящим.
– Доктор, - комендантша тронула меня за ногу, - не притворяйся. Где спрятал бабу?
– У меня и в мыслях подобного нет...
– К тебе прошла. Не к старикам, я думаю. Посмотрим под нарами. Всяко бывает...
– Под нарами - посылки...
Комендантша фонариком посветила внизу:
– Что-то белеет. Не посылка. Поднимитесь с места, доктор, уберите матрас.
Я повиновался. Дежурный поднял доску и нащупал мою пленницу.
– Вылезай, красавица. Вылезай, вылезай, а то потяну за волосы.
Лайма неловко поднялась из-под нар. Была она испугана, смущена.
– Сучка, - сказала комендантша.
– Привыкла таскаться на воле. Овечкой прикидывалась.
– Перестаньте!
– возмутился я.
Дежурный старался не смотреть на полуголую девушку:
– Одевайся, одевайся, красавица, пойдем.
Я просил дежурного не садить Лайму в карцер.
– И тебя посадим. Проворнее собирайся, милашка.
– Моя баба, - настаивал Федор.
– Я привел ее и спрятал под нары.
– Не ври, косолапый хитрюга, - злилась комендантша, - нужен ты ей, развалюха.
– Федя, не спасай. Виноват я.
– Доктор! Зачем же? Отсижу. Не увезут на Колыму. Я сманил.
Громкие разговоры в моей комнатушке одних старичков разбудили, а другие и уснуть не успели, удивленные появлением у них голосистой комендантши, дежурного, которые вместе с Лаймой шумно прошли по бараку. Ясно все. Укладывайся спать, ведь и раньше ночью кто-то замечал появление в бараке женщины, но помалкивал, как и полагалось.
Мысленно я видел Лайму уже в карцере, на маленькой пайке, голодной. Сколько дадут ей суток?
– Не больше пяти, - сказал Федор.
– Бабы выносливее мужиков. А вот вас как бы не отправили на первом же брюхатом великане - один гудит в бухте.
Уснуть я не мог, только задремалось маленько - виделись копыта, пьяные мужики в деревне, буйные, крикливые, а потом - Колыма,
Разбудил меня Федор, помог умыться.
– Наедайтесь каши на всякий случай. Лайма укажет на меня. Договорились.
Зашел к нам вольняга дежурный, тот, что был ночью, строго посмотрел на Федора. Дневальный мой удалился. Дежурняк присел на скрипучий стул.
– Вымыла полы на вахте, и я отпустил ее в зону. Если бы не привела к тебе стерва комендантша, ябедница, другие бы разговоры.
– Сколько мне дадут?
– Санитару твоему дадут три дня. Он в документах. У вас есть в порошках кодеин или героин? На Колыме их легче достать, там аптеки богаче и проще договориться с медиком. А Находка - дыра, когда-то городишко будет, порт подходящий вырастет...
Я дал дежурному порошков десять кодеина и героина. Он поблагодарил меня и попросил поставить ему банки.
– Доктором прописаны, - сказал он, - но я все не соберусь сходить к вольным, а к вашим - не разрешают. Нельзя.
Я поставил дежурному банки на бока. Подумал: "Стало быть, от карцера избавился. Что-то будет с Лаймой? Где она?"
Федор, после трех дней отсидки, вернулся ко мне заметно осунувшийся, поел вдоволь.
– Завтра я ей водички дам. Начнем снова. Нам терять нечего. Всяко жить приходится.
На следующий день он сказал о Лайме:
– Не увидел ее на своей дороге. С комендантшей не поздоровался. Нет ничего хуже начальничков из наших - выслуживаются. У вольняшек злобы к нам особой не замечал - служба, выполняют устав, а наши как вырвутся к власти сожрать готовы своего брата.
В бухте редко, но грозно гудел пароход, ожидая нас в грузовой трюм с широким днищем. О трюме, о ячейке в нем я думал как о скорой смерти.
– Не падайте духом, на Колыме доктору терпимо живется, - старался успокоить меня Федор, - но баба там только снится. Чем ты сытнее, тем чаще о бабе думки.
Узнал я от дежурного, приходившего за порошками: Лайма взята в культбригаду.
– Привет вам передавала. Довольная.
У артистов свое общежитие, легкий распорядок дня без подъемов рано утром и отбоев в десять вечера; они выступали в соседних клубах, в порту, ждали их и мы.
– Ей житуха, - рассуждал Федор.
– На крылышки поднялась птаха. Дорожки навечно разошлись. А теперь блондинка просится. Узенькая. Дал водички пол-литра.
– Да ты что, слушай!
– А что я? Человек в тюрьме. Да еще с Колымы человек...
– Нет и нет.
Увидеть бы Лайму, словечком перемолвиться, пожать ей руку. Правда ли привет передавала? Вдруг бы освободили всех ни в чем не виноватых, и мы бы с Лаймой уехали в Москву.
Готовились встречать артистов. Инженер, что раньше был у меня санитаром, прикидывал, сколько места в бараке займет сцена.