Старинная шкатулка
Шрифт:
— Дался тебе этот воздух. Хватит, поехали. Н-но! — Он дернул вожжи, и застоялая лошадь понеслась.
Уже во всем ощущалась осень: желтели листья берез, с неба тянуло сырым, как из погреба, холодом, и ветер был не то, чтобы крепкий, а какой-то странно тревожный, надсадный, по-зимнему посвистывающий. Такого не бывает летом.
— А все-таки чувствуется Сибирь. Это трудно объяснить, но чувствуется. Главное — необъятные пространства. Между прочим… До Москвы ехал — ни одного пьяного.
— Да это ваши, ленинградские, — затаенно, про себя усмехнулся дядя. — Думают, раз Сибирь, дак и распускаться можно.
— Да ты что!.. — испуганно возразил Виталий. — Слушай, дядь Миш, а почему ты в сапогах? — Он недоуменно поглядывал на дядюшкины стоптанные сапоги.
— Чего? — переспросил тот, хотя расслышал вопрос.
Племянник замялся:
— Вроде бы и неудобно спрашивать. Ты уж извини, пожалуйста.
— Да ничо. Говори, говори.
— Почему ты в сапогах?
— Хм! А в чем мне быть?
— Да ведь тепло.
— Ну и что?
— Сухо.
— Ну!
— Я бы, например, никак не смог.
— Обувью нас Ленинград снабжает. И нам высылают тока сапоги. А туфли для ваших щеголей оставляют.
— Ну да!.. — заулыбался племяш. — Рассказывай!
— А я завсегда в сапогах. — Это он сказал так из упрямства. На самом-то деле всяко бывает — и в туфлях ходит, и в сандалиях.
— И зимой и летом в сапогах?
— А чо это зимой-то?.. Зимой, конечно, в пимах. Если зимой поехать в сапогах, скажем, за сеном, то и без ног можно остаться. Это тебе не город.
— А летом не снимаешь?
— Почему не сымаю? — опять затаенно усмехнулся дядя. — Когда ложусь спать, то сымаю.
— Это ясно. А днем все время?..
— Да ведь у нас же осенью грязища. Это тока тут вот песочек.
Племяш забавлял его наивными вопросами, и Михаил Никифорович весело думал: «Как робенок, ей-богу. Все просто».
Осень и на самом деле была гнилой, то и дело моросил хилый дождик; дорога еще ничего — кое-где сохранилась, а в низинах не просыхала грязь, какие уж тут туфли. Мелькнула мысль: надо будет выбрать время и съездить за туфлями в районный универмаг, купить сразу пары две и, если устоится ведро, сбросить сапоги, а то получается так, что, кроме сапог, вроде бы и надеть-то нечего: сандалии не для осени, а туфлешки поизносились, каши просят. Говорить обо всем этом не хотелось, больно уж самоуверенный голос у племяша, будто все-то он знает и до всего дошел. Хотя, где уж, что уж!.. Михаил Никифорович, действительно, хорошо, удобно чувствовал себя в сапогах, куда лучше, чем в ботинках.
— Извини, дядя Миша, но я что подумал… Такая жарища, а ты в сапогах,
Племяш глядел по-детски наивно. И улыбался. Славная улыбка — тихая, дружеская, ничего не скажешь. Но Михаилу Никифоровичу стало вдруг обидно.
— Да ты что, дядь Миш? Я ж по-родственному. — Племяш замялся, видимо, начал понимать, что не надо говорить об этом — не время и вообще лишнее.
— Ну, договаривай, не бойся.
— Да ладно! Давай поговорим о чем-нибудь другом.
— Нет, уж коли начал, так продолжай. Я, брат, не люблю, когда не договаривают. Я это гадство не терплю. Ну!..
— Ну, хорошо, хорошо! Я бы, к примеру, надел что-нибудь легкое и светлое.
— Хм! Под физкультурника.
— Видишь ли…
— Если б я футбол пинал иль наперегонки бегал. Да мне, слава те господи, уже за пятьдесят перевалило. Михайло-то, скажут, спятил, никак. Хы!
Помолчали. Племяш вроде бы утих. А дядя раззадорился, ему хотелось доказать свое.
— У меня, знаешь, какое хозяйство? Пройди-ка наши поля с края до края. Подожди!.. До Марьиного болота километров четырнадцать. Да в эту сторону километра три наберется. Семнадцать километров. Да скота стока. Тут глазоньки да глазоньки нужны. И сама деревня не маленька. Представляю, что люди скажут, ежли я физкультурную одежу напялю.
— Ну это твое дело. Зря я поднял этот вопрос. Ты уж извини меня.
«Как на собрании: поднял вопрос», — подумал Михаил Никифорович.
По всему видать, племянничек упрям, ишь как лоб-то нахмурил; улыбался, улыбался и сразу — нахмурился: морщины как у старика, губы поджаты.
— Да светлый-то костюм у тебя через недельку в темный превратится. — Михаилу Никифоровичу стало смешно. — Здесь не тока пыль. Тут и грязи-то по уши бывает. Нам надо для работы что-то попрочнее. Знаешь, когда я этот костюм покупал?
— Когда?
— А лет десять назад.
— И с той поры носишь?
— Ношу. А чего не носить. Праздничное пальто зимнее я вскоре после войны купил. И до се ношу. Я подолгу ношу. Не треплю. Пускай уж городские модничают. Им там кое-кому делать-то неча.
— Ну это ты зря! У каждого свое дело.
— Зря! Хм! Я вот как-то в Москву махнул на выставку. Так смехотура, ей-богу! Стоит мужик на улице и какие-то билетики продает. Здоровенный такой. В шляпе и при галстуке. Вид, ну прямо как у генерала. Ему бы, милому, сено возить или дрова колоть, а он — билетики. В столовку зашел, а там мужик молодой хотел пальтишко на меня надеть. Что б я, значит, ему деньжонок подбросил. Умора! Или в гостинице. Сидит, как его?..
— Администратор.