Старинная шкатулка
Шрифт:
Утром тоже был туман, только не синеватый, а молочный. Дмитрий Иванович просидел со своими двумя магазинными бамбуковыми удочками часа три и набросал полный котелок чебаков и окуней. Река маленькая, и рыба в ней мелкая, но уха получается вкусная, запашистая. Насадка — червяки, их он копает на заброшенной навозной свалке. Там же, как когда-то в детстве.
На его месте удил лысый, робкий с виду старик. Кривые удилища из виц. Черви в консервной банке.
Вода в заводи замерла, остекленела. Поплавки из гусиных перьев не шелохнутся. Дмитрий Иванович не
— Ну, как ловится рыбка?
— Да плоховато, — неожиданно строгим хрипловатым голосом ответил старик.
А ведерко больше чем на половину заполнено рыбой.
— С бредешком бы пройтись. Он у меня в амбарушке. Дак сразу же за шкирку возьмут. Отдыхаешь?
— Да. В отпуске.
— Слушай, а кем ты работаешь?
— Токарь.
— Ну, а я шофер. И в токарных станках тоже маленько разбираюсь.
«Надо же! — насторожился Горшков. — Сейчас начнет спрашивать, на каком станке работаю».
Поплавок, неожиданно дрогнув, исчез под водой.
«Окунь», — радостно подумал Дмитрий Иванович.
Старик выдернул леску. На крючке метался окунек.
— А красив, стервец! — сказал старик, опустив рыбу в ведерко. — Расшеперил плавники свои и будто большая-пребольшая рыбина попалась. У Анны Семеновны квартируешь? Славная старуха, только болтливая. Без бабы приехал?
— Я холостой.
Его ответ, видать, пришелся старику по душе.
— Я с учительницей тебя видел вчера. С Зоей. — Глядит дружески-насмешливо. Ну и старикан!
— Да вот стыдно как-то бездельничать-то, — сказал Дмитрий Иванович. — Все работают, а я гуляю.
— А!.. — махнул рукой старик. — Сюда многие наезжают. У нас тут навроде курорта. А ты откуда родом?
Горшков сказал.
— Ты не похож на наших. Темный какой-то. И скулы у тебя как-то шибко уж на волю просятся. — Старик улыбался. — Скока тебе лет?
— Сорок два.
— Ого! А на вид меньше. Что ж!.. В городе и дворник барин. Долго пробудешь здесь?
«Будто допрашивает. А не обидно».
— Поехал на неделю. А прожил уже полмесяца. Рыбачу. Грибы вот собираю.
— Человек с рыбьей кровью ловить рыбу не может. — Смеется. Весело старику. — В молодости я ловил рыбу и неводом, и сетями, и бреднем. На Иртыше. Здесь-то какой невод. Но, знаешь, лучше всего с удочкой. Там — работа. А с удочкой отдыхаешь.
Дом, в котором квартировал Горшков, на берегу Волдайки, всеми четырьмя окнами глядит-таращится на скалистый берег (камни лежат друг на друге тонкими слоями, как блины на тарелке), на тупоносые горы, синеющие вдали. У амбарушки — сосна, с неровной, к северу лысой кроной. Одинокие сосны среди домов всегда вызывали у Горшкова какую-то грусть. И сейчас ему было почему-то жаль это одинокое дерево.
С улицы дом так себе, а внутри ничего — три комнаты, коридорчик. Есть сени, крылечко, чулан.
Когда он шагал по двору, в окна радостно и встревоженно глядели на него Семеновна, плечистая, еще крепкая на ноги старуха с тяжелым рыхловатым лицом, и ее квартирантка, учительница начальных классов Зоя Васильевна, миловидная женщина с дочкой Таней четырнадцати лет, которая и внешностью и характером похожа на маму. Зоя Васильевна с Таней занимали однооконную комнатушечку, где едва-едва помещались кровать, столик и табуретка. Комнатка, где спал Горшков, и того меньше — одна нога еще ничего, входит, а двум уже тесно. Зато «большая» комната в доме действительно большая: две кровати, горка, стол, комод, стулья, табуретки, цветы и еще полно свободного места — хоть пляши.
На столе остывший ужин — поджаренная рыба, наловленная утром Горшковым, грибница, картошка в мундирах, паренки, малосольные огурчики. И в центре всего этого бутылка дешевенького вина — хозяйкин подарок.
— Что же вы так долго, Дмитрий Иванович? — с тревожной улыбкой спросила Зоя Васильевна.
— Как на шильях сидела, — ухмыльнулась хозяйка. — Пойду погляжу. А, спрашивается, чего погляжу? Попробуй-ка разыщи в лесу. Садитесь за стол. Поедим, что бог послал. А то без ужина-то и подушка как камень.
Горшков вынул из чемодана коробку шоколадных конфет.
— О! — всплеснула руками Семеновна. Будто золотой самородок нашла. — Совсем буржуйская закуска. Тебе, Митрий, надо бы к нам переехать. Отробился — и занимайся себе грибами или там… рыбой. Ружьишко купишь. А токаря и в совхозе нужны. У тебя вон даже и фамилья-то наша, деревенская.
— Фамилия — это дело второстепенное. А у вас, Зоя Васильевна, местная фамилия? — улыбнулся Горшков и подумал: «Странно, что я до сих пор не знаю ее фамилии».
— Баба она хорошая, а прозванье тако, что и не выговоришь, — добродушно-насмешливо проговорила хозяйка.
— У меня фамилия Жовнировская.
У Зои Васильевны доброе, покорное лицо. И девчоночий голос.
«Трудно тебе, наверное, при таком-то характере управляться с сорванцами», — мысленно разговаривал с ней Дмитрий Иванович.
Она нравилась ему. И как женщина. И как человек. Пожалуй, больше как человек. И он видел, чувствовал, что тоже нравится ей.
Анна Семеновна подняла стаканчик с вином.
— У, кислятина какая! Что это оно какое кислое? И деревенскую жизнь нашу ты тоже знаешь, Митрий.
— Хорошо, Семеновна. Подумаю. Ты разбуди меня, пожалуйста, завтра часиков в пять. Ладно?
— Ладно. У меня так: чем я здоровей, тем меньше сплю. И теперь вот сплю мало. Тока снов вижу много. И каких-то нехороших. Вчерась вот голую бабу видела. Ну, мужика бы ладно, а то бабу. К чему это, а?
— Вещие сны — нелепость, Семеновна, — махнул рукой Горшков.