Старинная шкатулка

Еловских Василий Иванович

— У меня ж дите. А живу я у тетки, в подвале. Там же сырость страшенная. Рази можно держать дите в такой квартире? — Заплакала. И стала еще неприятнее. — Скоро новый дом сдается…

— Там уже давно все распределено.

— Ну, хотя бы из высвобождающихся.

— Попробую. Но не знаю как…

— Главный инженер, вот, в новый дом поселяться будет. Его б старую…

«Ишь куда хватила!» — с некоторой неприязнью подумал Титов. Главный инженер занимал хотя и двухкомнатную, но просторную квартиру в хорошем старинном доме.

— Если б было где жить-то, я б и личную свою жись по-другому устроила.

Эта

фраза решила все, Титову стало жаль женщину, и он пообещал:

— Ладно, я поговорю. Ну, обещаю, поговорю.

Кассирша получила двухкомнатную квартиру в новом доме. И вскоре после того Николай Степанович узнал, что женщина наврала ему: она жила не в подвале, а в светлых теткиных комнатах на первом этаже. Они потом с теткой еще раз словчили: обе квартиры поменяли на одну четырехкомнатную, у центральной площади.

Весна и лето нынче вообще были какими-то неудачными — сплошная трепка нервов. Нагрянули ревизоры. Конечно, ревизоры в наш точный век — дело обычное, но то были какие-то особо дотошные и придирчивые, крупных нарушений не нашли, а мелких понабралось — воз и маленькая тележка. Титов хоть и суров с виду, нелюдим, с нехорошим угрюмым взглядом, но мягкотел, нерешителен, его легко уговорить, и люди пользуются этим. Кое-что прошляпил он из-за своей мягкотелости, но так… пустяки. Ну, предупредят, попридираются маленько, укажут на что-то в акте и — все. С другими вон пострашнее бывает. И, в конце концов, не он один в этих мелких нарушениях повинен. Только что ему до других; за всю жизнь Николай Степанович не схлопотал еще ни одного выговора, все шло чисто-гладко. Терпеть не может, когда ему указывают на что-то, — вот беда.

Николай Степанович обрадовался субботе: «Да подь все к лешему! К чертям собачьим! Отдохну, отвлекусь…» — и, по-спортивному одевшись, пошел на реку, на солнце, к пахучей траве, к прохладному лесу. Но разве от себя убежишь: мысли о работе продолжали помаленьку долбить его мозг; глаза упирались в поплавок, игриво покачивающийся на воде, а думы, злые, хмельные, совсем не о рыбе: «Все грешат, а первый ответчик — бухгалтер…» И тут еще две встречи… Первая была с инженером Каширцевым, старым неврастеником. Увидев главбуха, встал и, посетовав на плохой клев, спросил:

— Ну как, Николай Степанович, насчет нашей просьбы?

Дочка Каширцева — работница бухгалтерии — попросила отпуск без содержания «в связи с семейными обстоятельствами». Сам Каширцев тоже заходил к Титову и немножко прояснил, что такое «семейные обстоятельства»: женщина хотела встретиться со своим бывшим мужем, а для этого надо выехать в другой город. Ох уж эти разведенцы! Титов сказал: «Давайте отложим это дело до понедельника». А в понедельник, как назло, прибыли ревизоры.

— Сделаем в конце следующей недели.

Вроде бы ясно, но Каширцев почему-то рассердился:

— Для одних все, а для других — ничего. Ведь вот кассирше даже новую квартирку устроили. Одной квартиры ей было, видите ли, мало. Не-по-нят-но, знаете ли!

«Почему он так странно улыбался? — раздумывал Николай Степанович, шагая по берегу реки и уже не чувствуя прежнего тепла в душе, все вокруг как-то посерело внезапно, потускнело. — Почему, черт возьми, он так улыбался? Конечно, кассирша — бабенка вздорная и легкомысленная. В каждом цехе собственного хахаля имеет.

Только я-то при чем тут? Чем больше людям делаешь добра, тем они больше недовольны». Николай Степанович начал раздумывать над тем, добр он или не добр, и скоро пришел к твердому выводу: добр все же. Конечно, грубоват порою, вспыльчив, но — и только; ни одного грязного дельца не лежит на душе у него, и совесть, как говорится, чиста. Он часто раздумывал над тем, не обидел ли кого-нибудь хотя бы словом, все ли сделал так, как надо, и, когда его обвиняли в резкости или еще в чем-то нехорошем (а это бывает), он по-настоящему страдает. Сейчас он тоже страдал. Не мог он пока отпустить Каширцеву — ревизия. Всю обратную дорогу его не покидало какое-то странное нервное напряжение.

Вторая встреча была уже возле дома с молодым мужчиной, который шел к дочке Николая Степановича Зое. Вроде бы что такого тут? — дочка завела ухажера. У всех ухажеры бывают. А этот к тому же инженер-технолог, обходительный и, по уверению женщин, красивый. Правда, Николаю Степановичу он не кажется красивым: нагловатый взгляд, неизменная, как у многих модников, бородка, узкие брючнешки до предела обтягивают тощий зад — вот-вот порвутся. А шаг-то, шаг-то какой: сколько в нем смешного достоинства. Бабник. Все знают: бабник. И Зоя знает. Но почему-то многие девки сохнут по нему, и в их числе Зоя, его романтическая, восторженная дочка Зоя. Ее глаза, еще недавно такие чистые, ясные, как слеза, стали вдруг какими-то другими — глубокими, говорящими, беспокойными, — верный признак того, что дочка подозрительно повзрослела. Николай Степанович незаметно приглядывался к ней.

— Зоя дома? — спросил инженер-технолог. Голос такой, будто одолжение делает, спрашивая.

— Нет. Уехала к дяде в деревню.

Он сам не знает, почему соврал. Никогда не врал.

Зоя в выходном платье сидела у окна. Ждала. Вид невеселый, подавленный.

— Я сказал ему, что тебя нету. Отдохни… Не надо бы тебе… с ним, дочка.

Последнюю фразу он произнес вполголоса, как бы между прочим.

Зоя вскочила, почти с ненавистью глянула на него и стала выкрикивать:

— Ну что ты лезешь?! Что ты лезешь не в свое дело? — Отвернулась, заплакала: — Как будто кто-то просит его об этом. — Сникла, опустив голову: — Сама… разберусь, в чем надо.

Это его обескуражило, он не знал, что говорить, побледнел, чувствуя себя виноватым.

— Собственно, ничего страшного не случилось, Зоенька. Право, ничего не случилось. — И попытался пошутить: — Любовь — штука такая, от ожидания только разгорается.

Фраза получилась неумной, двусмысленной. Он сразу это понял. Но слово не воробей…

Зоя болезненно скривилась:

— Не надо!

Нет, ее что-то все же угнетало, еще до прихода Николая Степановича, и эти слова так… больше от тяжелого настроения, ей нужна нервная разрядка. Выходит, он — рычаг для ее разрядки. Тоже!..

Помолчав, она сказала:

— Он ко мне хорошо относится.

Николай Степанович почувствовал в ее голосе не то легкую фальшь, не то какую-то неуверенность — не поймешь. Получается черт знает что: соврал он, сказала неправду или частичную неправду она. Если бы Зоя не произнесла этой фразы, он бы смолчал и на том бы все закончилось, но она произнесла, и он счел нужным сказать: