Старинная шкатулка

Еловских Василий Иванович

Говорил, говорил, изучающе посматривая на дочь; сегодня она выглядела бодро, живо: душевное состояние (это давно подметил Николай Степанович) всегда, как печать, отражалось на ее внешности.

— Однажды я и говорю нашей врачихе. Ты помнишь ее, молоденькая такая, бастенькая?.. Говорю ей: «Ну, помогите же, бога ради!.. Я не могу!» А она мне: «Что ж, теперь придется так и жить. Привыкайте». А, спрашивается, на хрена мне такая жизнь. И такая привычка. Коротко — на твой вопрос… Я использовал все, что можно. Решительно все! Взять хотя бы питание. Как было у меня? Пельмешки и водочка — наилучшая еда и наилучшее питье. А многие продукты не признавал вовсе. Дикость!.. А вот на эту зиму

и медку, и черной смородины заготовил. Витамины. Сегодня вон ионизатор купил.

Зоя смотрела так, будто ей жаль отца, и он, с жаром рассказывая, не сразу понял, в чем тут дело.

— Ты думаешь, от всего этого я как в тисках? Ничего подобного! Есть хорошая арабская пословица: «Здоровье приходит сквозь игольное ушко, болезнь обрушивается потоком». В общем, убежал от смерти. И работаю.

— Ты, кажется, стал еще хуже слышать.

— Да нет, устоялось. А вот от шума в правом ухе избавиться пока не могу. Был я тут… у самого лучшего у нас в городе врача по ушным болезням. И он сказал: «В нашем арсенале нет эффективных средств. Надо бы как-то подтолкнуть организм. Надо, чтобы сам организм справился».

— Странный совет.

— Да нет, хороший совет, слушай. Я думаю, в будущем медики начнут активнее подталкивать организм больного и пробуждать в нем защитные силы. А они, эти защитные силы, просто беспредельны. Чувствую это на себе. Ну хватит обо мне. Расскажи хоть, как ты сама-то живешь.

— Да я-то что!.. Я — хорошо.

По письмам Титов давно уже догадался, что дочь нашла друга в далеком Новосибирске. Николай Степанович даже мог бы сказать, что друг ее имеет некое отношение к строительству жилья: что-то больно уж часто и порою совсем некстати пишет Зоенька о строительстве в Новосибирске, восторгаясь и выказывая тонкие познания в этом деле, коими прежде не отличалась. Когда после смерти Веры Ивановны дочка засобиралась обратно домой, Титов уловил в ее письмах не только боль за мать, беспокойство за отца, но и еще какую-то не то тревогу, не то грусть, которые не имели никакого отношения к родителям, и ему стало ясно, что Зое жаль расставаться с кем-то, это тяжело для нее, и Николай Степанович спешно написал ей, что излечился, чувствует себя «в общем-то вполне нормально» и пусть она там, в Новосибирске, не волнуется.

Зоя улетела в синий предутренний час, наивно оживленная и довольная. А Титов, надев лыжи, пошел в лес (он теперь каждое утро ходил на лыжах, а летом — бегал).

Две бабы во дворе проводили его хмуро любопытными взглядами.

— Гли-ка, костюмчик лыжный напялил. Старье, а туда же!..

— Старье-то ладно б. Он же на ладан дышит.

— Ну не скажи!

— Уж я-то знаю, поди. Из больницы давно дорожку сюда проторили.

— Баба у него, кажись, померла?

— Но!.. Когда ишо.

— И один счас?

— Один. Дочка есть, да тока в бегах где-то.

— Тоже дочка называется.

— О, девонька!.. Если что, дак и похоронить будет некому.

— Найдется кому, протяни тока ноги. Но глаза у него, я те скажу!.. Видать, еще в силе мужик.

…Неохотно, тягуче светало; синева мало-помалу бледнела, тая, дольше всех сохранялась в глубинах чащоб и в тусклых низинах. Титов дивился, до чего же ярки краски в этом застывшем лесу: желтоватое небо с солнечным стеклянным отливом, ядреная зелень сосен и елей. И белый акварельный снег, чуть голубеющий в тени. Он снова, как и до болезни, ясно видел, чувствовал цвета.

«Смерти бояться — на свете не жить».

* * *

Автор хотел бы ко всему этому добавить, что история, рассказанная им, достоверна (фамилии изменены).

1977 г.

БОЛЬШИЕ

И МАЛЕНЬКИЕ

Дом ребенка

Кирпичный, старинной кладки дом этот стоял на окраине города, в окружении столь же старых плакучих берез, рядом с хилыми деревянными избенками и поначалу показался Степану Дунаеву тоже хилым и запущенным. Была поздняя осень, уже подмораживало, и простуженное солнце тяжело бросало на землю свои розоватые воспаленные лучи. Небо было голым и холодным. На улице прела густая, еще не усохшая от давнишних проливных дождей грязь, и Степан с трудом пробрался через дорогу.

На слепой грязно-красной стене висела вывеска «Дом ребенка», маленькая, выцветшая, чем-то неприятно похожая на деревенские надгробные надписи-дощечки, и Дунаев печально подумал: «А все же какая судьба у этих детишек…» Но внутри здания было чисто, уютно, тепло. И его удивило: как тихо тут. Почему тихо? Но вот послышались звон посуды, видимо, из кухни, и женский хрипловатый голос.

Дунаев третий день как в городе. Устроился радиокорреспондентом. А до этого работал в редакции маленькой райгазеты с громким названием «Вперед». Здесь он снял комнатку у одинокой старушки в бревенчатой избенке. Конечно, за дорогую плату. И, конечно же, безо всяких удобств. Какие уж тут удобства. Впрочем, Степан никогда и не жил в домах с городскими удобствами, если не считать гостиниц. Русские печи, голландки, колодцы, железные умывальники с ведерками…

— Велели мне подготовить о доме ребенка радиопередачу, — сказал он жене Вере, причесываясь у зеркала железным гребнем. Волосы у него густые-прегустые, никакой шапки не надо. — Моя первая радиопередача. И вот эту штуку с собой возьму, — показал он на репортерский магнитофон. «Купи-ка ребятишкам конфеток». — «А это, пожалуй, мысль! Куплю понемножку разных». — «Нет! — поморщилась Вера. — Купи одинаковых. И каких-нибудь получше. А то кому-то достанутся шоколадные, а кому-то простые». — «Ну, чего я буду так тратиться? Денег у нас с тобой и так — кот наплакал». — «Да не жалей для таких ребятишек».

Денег у них, действительно, кот наплакал. Жена экономит каждую копейку. И на тебе: «Не жалей». Она сама из детдома. Хорошая жена. Не нытик. Веселая. Только вот глаза все время усталые.

Кабинет главврача обширен и смахивает на квартиру: телевизор, шкаф с книгами, репродукция картины Саврасова «Грачи прилетели», гардины веселенького розоватого цвета с бордовыми цветочками. За письменным столом, придвинутым к стене, сидит женщина лет тридцати пяти с угрюмым лицом, в строгом черном костюме. От ее низкого голоса тоже отдает строгостью:

— У нас пятьдесят восемь детей. Возраст — до трех лет. Потом мы их отправляем в детские дома.

— А как они к вам поступают?

— Ну как… Привозят из родильного дома, если мать отказалась. Родила и пишет отказную: я такая-то, проживаю там-то. Отказываюсь от своего сына. Разрешаю усыновить. И в дальнейшем никаких прав на него иметь не буду.

— А папа?..

— Ну, что папа… Тоже пишет отказную, если состоит в браке. Но!.. Чаще всего неизвестно, кто он и где он, папа-то. И в графе «отец» свидетельства о рождении может появиться вымышленная фамилия. Бывает порой вымышленная фамилия и в графе «мать». Ведь мамашу примут в роддом и без паспорта. С поезда сняли или как там. Не будет же она на улице рожать. Воспитываем мы и подкидышей. Вон на прошлой неделе привезли нам грудную девочку. Ее в подъезде девятиэтажного дома нашли. Уже поздно вечером. Одета была очень тепло. Но ведь подъезд есть подъезд. Там же холодно. И девочку могли до утра не заметить.