Старинная шкатулка
Шрифт:
— Я зайду к тебе. Завтра, часов в десять. Ты будешь там?
— Ну!
— Мне надо рублей сто.
— Зачем тебе деньги, когда ты сама золото? Ты думаешь, что у меня денег и куры не клюют. Ты же знаешь, что я купил автомашину.
— Да уж не прикидывайся. И не скупердяйничай.
— Ну, честное слово — нету.
— Не дашь, значит?
— Не могу, слушай. Разве что в конце года.
— Это на твоей-то работе нету денег, — хохотнула Ната. Зло хохотнула.
— Ну, что мы будем по телефону. Вот в пятницу и поговорим.
— В пятницу
Нет, она проучит этого гаврика. Она покажет ему, где раки зимуют.
Роман Чесноков «робил» на кладбище. Да, на кладбище. Могилы копал. Покойников закапывал. Ната почему-то стеснялась говорить об этом и отделывалась фразами: «На твоей работе», «У вас там…» Роман давал ей денег. И не так уж мало. Но это было когда-то. А теперь вот принесет поллитровку, «закусона» какого-нибудь, вылакает, сожрет все сам и бежит-торопится к своей Марьюшке. С Натой встречается крадучись. Эти блудливые, кобелистые женатики трусливы как зайцы. Противно! Валюты нет у него. Ха-ха! Так и поверила. Дурочку нашел. Если что, она покажет ему от ворот поворот. Жалкий могильщик. Гробокопатель.
У Наты твердый-претвердый план на сегодняшний день. Все обдумано и рассчитано. Ну, прежде всего надо позвонить в разные места. Насчет работы.
Ее закадычная подружка Маргарита, агент Госстраха, хрипло вздохнула в трубку (вечером они бражничали):
— Ну, спрашивала я тут. Понимаешь, нет у нас пока вакантных мест. — Она снова вздохнула: — Вот летом увольнялись двое. Я ж тебе говорила тогда. А теперь кусай локти. И потом… Ты не думай, что у нас так уж легко. Легко разве что лифтерам. У нас вон в доме они себе комнатку возле входной двери сделали. На месте мусоропровода, он у нас не работает. Сидят там и лежат. Лифт ходит себе, а лифтер лежит. Отдыхает. Тепло, светло, и мухи не кусают. Испортится лифт — позвонит мастеру. Вот и вся забота. Если хошь, иди лифтером.
Ничего себе «сморозила» подружка — иди лифтером. Курам на смех. Пусть караулят лифты инвалиды и старикашки малограмотные.
— Я тебе сообщу, если что, — добавила Маргарита. — Ты куда сегодня идешь? Звякни мне под вечер, ладно? Чао!
Телефонная трубка сколько-то минут мертво полежала на своем месте, после чего ее снова подняли:
— Здравствуйте, Анна Филипповна! Вас беспокоит Кузнечкина. Вы обещали мне…
— Да, да, помню. Я узнавала. Обратитесь в отдел кадров центрального универмага. Им нужны продавцы. И еще требуются киоскеры в Союзпечати.
С Анной Филипповной Кузнечкина познакомилась, когда стояла-мучилась в длинной очереди за виноградом. Ната страшно любит виноград. И сок виноградный. Да и винцо виноградное. Ну, посудачили о том, о сем. И Ната пожалилась: хвори одолевают и хорошо бы найти работенку, какая полегче. Этим летом, будучи проездом в Москве (в Крыму отдыхала, дикарем, вот где благодать-то!), Ната заглянула в магазин мужских костюмов. Так, из любопытства. Два продавца-красавчика прохаживались, как по бульвару. А покупателей почти не было. Тепло, светло, шик-блеск. В таком вот месте еще
Она вытрясла во дворе ковер и зимнее пальто. Просмотрела зимнюю обувку. Славнецкая обувь. Теплая и модная. Прибралась на балконе. Зима-то вон… На носу.
…На скамейке у девятиэтажки, что в центре города, в тихом переулке, горбилась рыхлая старуха-лифтерша. Они с Натой немножко знакомы. Здесь жил бывший Натин дружок скульптор Орест Михайлович Орлов. Он говорил, что эта старуха ветхозаветна сверх всякой меры, часа по два, по три в день молится у себя дома, по-кержацки скрючивая пальцы.
«Вот вместо нее сесть. Ха-ха!»
— Здравствуй, бабуся!
— Здравствуй, здравствуй, голубушка!
«Говорит-то каким голосом, тварина! Ну, отздоровкалась я с тобой. Все! Не терпит она Орлова, вот в чем дело».
— Давно к тебе собиралась, — сказала она, войдя в его роскошно обставленную квартиру.
«Взгляд-то каков, черт возьми, будто о производственном плане толкует», — подумал он. Она и в давние годы была такой же: «Ты обещал подойти к восьми. А сколько сейчас? Восемнадцать девятого», «Я к тебе отношусь со всей серьезностью. И ты…»
— А что ты хотела?
— Забыл уже? Ты же обещал сделать с меня скульптуру.
«О, господи! Все хотят ставить себе памятники. Пушкины. Чайковские».
— Обещал или нет? Так почему не делаешь? Ведь ты уже начал.
— Сейчас я не могу. У меня срочная работа.
— И летом тоже была срочная?
— Да. И летом.
— Но сейчас, по всему видать, срочнее?
— Ну занят я, понимаешь.
— А ты что так раздраженно?.. Кто кого обманывает?
— Ну, ей-богу, мне некогда.
— Обещалкин. Болтушкин. Трепалкин.
— А ты что меня оскорбляешь?
Сердито сказал. А на самом-то деле был даже рад, что она его оскорбляет. Оскорбляет, значит, легче от нее избавиться. Хуже, когда хнычут, плачут.
— Давай, слушай, через год… — Сморщился, глядя на ее недовольное лицо: — Ну, некогда мне, понимаешь или не понимаешь? Я готовлю монумент для привокзальной площади. Меня торопят.
Зачем говорить горькую правду. Конечно, сама по себе эта правда не шибко горькая — не будет Наточкиного бюста. Но для Наточки горькая. И надо пообещать… Через год еще пообещать. Потом еще… Отста-нет! Время все сглаживает, оно — хороший лекарь, самый лучший успокоитель.
— Я к тебе завтра зайду, — сказала она, многозначительно поглядев на Ореста Михайловича.
— Я завтра уезжаю в Приозерный район.
Ему действительно надо было ехать в район, но только не завтра.
— Дай-ка мне денег. А то надо что-то и Мишке купить.
— Будто покупаешь, — усмехнулся он.
— Ну, чо это? — развела руками Ната, взяв у него две десятирублевки.
— Нету. Ей-богу, нету! — Он раскрыл кошелек. — Вот погляди.