Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской

Озаровская Ольга Эрастовна

Пока Кулоянин пел свою древнюю былину, Московка все более улыбалась, и как только Кулоянин закончил, она закричала:

— Спасибо, дедушко Устин! Ужели ты меня не признал? Я у вас на Кулое была в германску войну, ты меня ишшо за шпионку шшитал, петь не захотел мне? А потом опять…

Дедушко вгляделся.

— И впрямь та, та сама! Да где ж твоя басота, да где ж твоя лепота? Весь тук сронила. Тьпфу!

И энергично сплюнул. Не понравилось ему, что похудела Московка. Куда была лучше полной.

— И волосья…

Он тронул волосы.

— Ты бы хошь в повойник убрала. С лица не столь стара, а седата! Тьпфу!

— Дедушко, не бранись! А лучша ишшо спой, а там уж отдохнуть пора. Ночь н е спали, дак повалимса. Спой.

Дедушко — сказитель на редкость, гордо окинул всех чистыми синими глазами и усмехнулся.

Был он лицом похож на Льва Толстого, только весь золотой. Солнце пронизывало его густые соломенные волосы и бороду. Он подумал и снова запел.

6. Вор-Кабаньище

Да во славном городе, во Киеви, У боhатого кнезя да у Бладимёра Заповадилось пированыц"e, поцестён стол, Про

многих князей, про многих боеров, Про тех полениць да про удалых-е. Тут-ле Бладимер по горенке похаживат, Он сапог о сапог да поколачиват, Он скопоцьку о скопоцьку пошшолкиват, Золотыма перснями да принаигрыват, Он русыма кудрями да принатряхиват, Он из уст тако слово да выговариват: «Уж вы все люди да ой, Да все крестьяна вы соборныя, Уж вы все кнезья да боера, Уж не знаете ле мне-ка да боhосужоной, Боhосужоной да боhоряжоной. Походоцька уж была бы у ей павлиная, Тихая рець да лебединая, Да ведь ясны-те глаза, да как у сокола, А цёрны-те брови, да как у соболя!..» Нехто на это слово да ответить не мог. Да отвечал Вечя да сын Лазурьевичь: — Я ведь знаю у князя, да у Данилушка Есь у его да молода жона, да Опраксея. — «А как-жа можно у жива мужа жону отнеть?» — Созовем мы его да на поцестён пир Да пошлём его да на Буян Остров За тем жа за зверем, да за Вор-Кабанышшом. Да много там молодцов да уехало, Не один назать да не приехал. Привезти бы ведь зверя и Вор-Кабанышшо, Без тоей без раны, без кровавой. — И пошел как тут Вечя да сын Лазурьевичь Звать князя Данилушка Ко князю Бладимеру да на поцестен пир, Не можот у Данилушка ворот найти. Увидал тут Данилушко с высокой горницы: «Кто-то ездит у нас вкруг оградочьки, Не можот ворот найти». Он скочил, побежал да веселехонек, Отпирал он ворота да крутехонько, Тут Вечя да сын Лазурьевич, И кланелся он ему да ведь низехонько И звал он его да на почестей пир К тому жа ко кнезю да ко Бладимеру. И хлеба и соли їсь да пива с мёдом пить. Тут князь Данилушко закручинилса И закручинилса Данилушко да запечелилса. Увидала его жона да Опраксея: «Уж ты што жа, Данилушко, да закручинилса, Што жа, Данилушко, да запечелилса? Пойдем-ка со мной в тёплу спаленку И роскажу я тебе, да все разведаю: Уж и поедешь ты, Данилушко, да на поцестён пир, Уж и будут тебя садить да во передней стол, И во передней стол да во большо место, И не садись ты, Данилушко, да во передней стол, Не садись ты, Данилушко, да во больш о мест о , А садись ты, Данилушко, во задней стол. И во задней стол да во меньш о место. Принесут тебе чару да зелена вина, Принесут тебе бел пирог круписцятой, И ты не пей ведь чарочьки зелена вина, Ты не ешь пирога да всего дочиста, Накинут на тебя служебку великою И велику на тебя служебку да темнозлу. Уже ты много с їма, Данилушко, не разговаривай. Поезжай ты, Данилушко, да к молодой — жоны, Молодой жоны да ко Опраксеї». Поехал тут Данилушко да на поцестён пир. Подхватили тут Данилушка да за белы руки, Садили его да во передней стол, Во передней стол да во больш о место. Не садился тут Данилушко во передней стол. Во передней стол да во больш о мест о . А садился Данилушко во задней стол, Во задней стол да во меньш о место. Принесли ведь Данилушку цяру да зелена вина Не выпивал он цяроцьки да всей до дна. Принесли ему пирог да бел круписцатой, Он не їл пирога да всего до циста. Тут князь Бладимер по горенки да похаживает, Он сапог о сапог да поколачивает, Он скопоцьку о скопоцьку пошшолкивает, Золотыма он перснями да принаигрывает И русыма он кудрями да принатряхивает. — Я накину на тебя, говорит князь, Данилушко, Службу да великую: Сходи ты, съезди да на Буян Остров. И привези ты зверя да Вор-Кабанышша; И без всякой раны, да без кровавою. — Мало с їма Данилушко разговаривал И поехал Данилушко да к молодой жоны, К молодой жоны да к Опраксиї. Идет тут Данилушко да не веселой И повесил он голову да со могутных плец. Стрецат его жона да Опраксея: «Пойдем ко, Данилушко, со мной да в теплу спаленку И

повалимса мы с тобой на кроватоцку да на кисовую И роскажу-ка я тебе и все разведаю. И ты поедешь, Данилушко, да на Буян Остров И купи-тко ся ты суцьку да нашлежницку И купи-тко ся ты зверя да ск а куна И купи-тко ся ты зверя да р е вуна И купи-тко ся аркашек да волосяной, И купи-тко ся сабельку да вострую, И возьми-тко ты нож да вострой, И встретятся тебе на дороге люди неверныя, И будут у тебя просить да саблю вострую, И не давай ты їм да сабли вострой, И коли ты їх да в ретиво серьцо, И срезай у їх да буйны головы, И спусти-тко ты суцьку нашлежницку, И спусти-тко ты зверя да ск а куна И спусти-тко ты зверя да рёвуна Да ведь суцька наследит и зверь обскац"eт, Обревёт тут ведь рёвун да зверя, Тут седит Вор-Кабаньїшшо под сырой дуб, И наденет Данилушко волосяной аркашек, И свежет коню да за стремена, А удержит во белых руках». А удержал он его во белых руках И свезал коню за стремено, И повел тоhда зверя да Вор-Кабанышша, И привел он ко кнезю да ко Бладимеру, И без всякой без раны да без кровавую. Было у кнезя да у Бладимера, Ишшо было у его да ведь собраныце, Ишшо этому зверю да удивлялисе, Да нехто этого зверя не видывал. Приказал тут Бладимер взеть от кнезя да от Данилушка Да тому ведь сыну Лазурьевичу Не успел он взети да сын Лазурьевич, Да прыгнул у его зверь да во чисто пол"e, Да увидели у зверя да только курева стоїт.

Теперь Московка решила твердо отдохнуть, уже зная, что помор Александр Останин из Кеми готовит длинную сказку; Московка окликнула Скомороха (так прозвали мезенца), чтоб подошел поближе; но он уже давно увивался около молодки с ребенком, сидящей поодаль. Признаться, Московка боялась, что Скоморох заболтается, а когда придет его черед рассказывать, заснет. Надо было хитро обдумать, как бы Скоморох выспался вместе со всеми. Жадна была Московка, и жадность вела ее к страху, а хитрость к опеке здоровых мужиков, как малых детей. Она еще раз окликнула Скомороха.

Тот вскочил, перепрыгнул через несколько тел, вытянулся перед Московкой и чужим голосом сказал:

— Товаришш командир, дозвольте с молодкой повалиться.

Это было так неожиданно, что весь берег прыснул, а молодка, задыхаясь от смеха, кричала:

— Вот муж в лесу недалеко др о ва рубит, вот созову, он тя как лечнет, дак в воду ул е тишь!..

Скоморох кинулся к ней, ухватил брошенную ватную кофту, и, кутая ею голову, летел обратно…

— Буюс, буюс…

— Церт. Оддай кофту-ту!

Тогда приоткрывая серьезнейшее лицо:

— Но примая во внимание побывальщину, рассказанную сим ошкуем…

Кофта через головы полетела к молодке…

— Примая во внимание, чем мы хуже разбойников? А потому, моя бесценная, вались одна, никем нерушимая. Сохраняй свою невинность, а я повалюсь один.

Берег грохотал. Скоморох повалился на песок, раскинув руки, и ко всеобщему удивлению сейчас же заснул. Но особенно это поразило Московку: она встала и даже его потрогала. Спит, по-настоящему спит…

После продолжительного отдыха и длительного чаепития опять все собрались слушать сказки, и Московка обратилась к сутулому одноглазому помору, имя которого она успела узнать.

— Олександр Ондреевич, вы обешшали длинну сказку!

Кривоглазый высокий Александр Останин сочным и степенным басом ответил:

— Нет, я раньше расскажу Сороцку быль, про сороцково промышленника… Как заговорил товаришш про Нову Землю, так и стало вроде как трести. Это он совершенно правильно сказал, што она тянет, даже очень тянет. Я три раза ходил, по году жил. После не приходилось. Четырнадцать навигаций в Норвегу сделал. Это не то. Очень страшну быль скажу, а все-таки она тянет. Видали, на пароход упрыгнул такой седенькой, быстрой старичек, ешьчо у него така самоедска сумка через плечо висла, а в руках аглицко ружье… Это с Новой Земли — приехал на Матверу к себе артель сбивать. Он на Новой Земле шестнадцать лет выжил безвыезно. Теперь ему одному запрешшено промышлять, так он приехал артель собирать… Не успел я с ним поговорить, хотя, конечно, одноглазово не возьмет…

— А ковды у тебя глаз пропал? — спросила Махонька участливо.

— А шилом проткнул. Я ведь сапожничаю: ну, проткнул, дохтор посмотрел, повязку наложил, сказал: «только не пей! цел будет». А я выпил. Пять ден терпел, да и выпил. Глаз и пропал.

Заметили, как ходит старичек? Ни на што не глядит и все фыркает. Воздух ему тяжел, и на леса глядеть не может, все ему тесно и грязно. Также вот самоедин был на Москву увезен, Тыка-Вылка (очень хорошо картинки рисовал, за это взели), дак жить не замог, до того в Москвы грязно…

— А вы знали Тыка-Вылку? Я знала того художника, што взял к себе Тыка-Вылку. Самого-то я его не застала, но моя приятельница давала ему уроки, и много о нем рассказывала. Их пять человек собралось, и ходили обучать Тыка-Вылку. Он всех учительниц называл «Маша». «Маша приела». Повалится на кровать: «Ну, Маша, говори!» Он сидеть на стуле не умел, все больше лежал. И ничего не слушал, только вот географию страшно любил и понимал… карты рисовал, за это и взял его да за картинки…

— Ну, ну сказывайте!

— Дак вот вернется откуда-ле с улицы в большой мороз и чихает, головой вертит: — «Пыльно, жарко! Пыльно!»

Все засмеялись.

— Ну, и вовсе сбилса… Сороцка-то быль где девана? Сейчас расскажу. Уж не сбивайте.

7. Сороцкая быль

Это быль про сороцково промышленника. У нево были л о дьи трехмачтовы и промышлял он на Новой Земли. Напромышляли целой груз зверя и гольца (голец вроде семги, только без клёску). Им бы уже уходить да п о ветери нет — ветер сретной. Вся команда уж на лодьях, а хозяин с двумя товаришшами ешьчо на охоту пошол.