Старорусская вышивальщица

Василенко Инна

— ЛИСИИИИЧКА!!! — зарыдала Фекла Иововна, а ее старая няня поняла: родилась вышивальщица.

Часть III

— Елизавета Михайловна! Елизавета Михайловна! — надрывалась Клавдия Ивановна, пока скользила необтертыми валенками по полам дома, — Фекла Иововна влюбились! Фекла Иововна влюбились!

— Ах! Надо же! Во что?! Скажите, Клавдия Ивановна, во что? — как вышивальщица на всю голову Елизавета Михайловна даже не

допускала мысли о человеке, это мог быть только дизайн вышивки. Впрочем, на этот раз она была права.

— В лисичку Андрея Петухова!

— Ах, знаю, знаю! Видали картиночку у губернаторши на балу! И что же? Вы купили?

— Никак нет, Елизавета Михайловна! Всё через енту немку Эстель! Как затрубять! Как загогочуть! Ууууууу!

— И что же теперь?..

— А ничаго…Всё обыскали, как в воду канул.

— А как же Феклуша?

— Криком кричить! А то как же! Из-под носа увели!

— Ах! Ну надо же что-то делать! — всполошилась Елизавета Михайловна, — Надо же что-то предпринять! — она вскочила, зацепила юбками станок Хлюпко и кинулась в дверь.

Минуту спустя с улицы донеслись крики Елизаветы Михайловны:

— Извозчик! Извозчик! Едем! К губернаторше! К самой!

Она вернулась под вечер. Довольная визитом, но втуне расстроенная.

— Придется нам ехать, Клавдия Ивановна…

— Куда?

— В Великий Новгород. Этот Андрей Петухов — новгородский дворянин. У него тут ни лавочки, ни лотка, ничего нету. И мужик тот, по всему, только ради ярмарки и приезжал с попутным обозом.

— Батюшки свят! Даль-то какая! Да как же мы поедем?

— Да ничего, милая, вот через недельку соберемся, да двинем в путь, ради Феклы надо…

Они долго обсуждали план путешествия, только Фекла Иововна, притаившись за дверью, долее их не слушала. Она шмыгнула в мамину комнату, выгребла из комода все оттенки рыжих и зеленых дмс, завязала их в узелок домотканого полотна и была такова.

Утром домашние нашли записку: “Уехала за лисичкой. Вернусь.”

На ближайшей почтовой станции Фекла Иововна наняла извозчика и отправилась в дальний путь. Кучер Макар попался ей из трезвых работящих мужиков, шутками-прибаутками погонял он лошаденок:

— Но-но! Мои Sunset red и Deep pale! Поддайте! — и если бы Фекла Иововна была вышивальщицей, она бы сразу поняла, что Макар — из своих, коллекционер палитры dmc. А так, с непривычки, она решила, что он простой московский мужик-англоман.

Стояли февральские морозы, не лютые, но ощутимые, Фекле в ее кибитке было уютно. Макар подсунул ей в ноги горячий кирпич, а сверху укрыл дерюжкой.

Крикнул своим на прощание:

— Я в Новгород, робя! Охотницу-головореза везу! Да! За лисой едет. Скажи Дуне, чтоб станок мой от сажи попоной укрыла! А коли дочь родит, пусть назовет Крестиной! А парня — Димой! Да! Непременно через Е, Крестиной. Мы люди простые, дураки, нам можно. Ну, Сансетредя, Дипаля! Поехали!

И они поехали. Москва в темной зимней ночи громоздилась по бокам,

а потом стала пригибаться, клониться к земле, вот и дома пошли ниже да реже. Гулче брехали собаки. Запах дыма и жилья отступил, а потом вовсе исчез. Ноздри щекотал мороз. Скрип полозьев царил в ночи, занимал всё ее пространство. Мерно брынчала сбруя. И Фекла впервые за всю жизнь, прожитую взаперти подле вышивающих родителей, увидала ночное небо. Звездное, чистое, оно обнимало весь мир. И Фекле казалось: это Бог распахнул душу, чтобы всех прижать к себе и к каждому быть ближе.

Макар икал.

На рассвете они увидели, как вертикально рассекают зеленеющее небо столбы дыма из печных труб.

— Клин, глякось?! Там кума моя живет — Улиана Буркина. Баба из простых, да вишь, за купца замуж выскочила. Ей теперь Матрениным посадом не угодишь! “Фу! — говорит, — Ваша нанесенка!” В люди выбилась. Эээх… А такая простая бабенка была. Диво! Бывало, наедет к нам в Москву, увидит, как моя Дуня какую-никакую завалящую розочку шерстью вышивает, упрашивает, чтоб схемкой поделилась. А теперь весь Дунин труд для нее — старина! “Вы, — говорит, — в допетровских временах застряли!” Эх… Вот что замужество с людьми делаить!

И лошади согласно кивали Макару заиндевевшими от пара мордами.

— Но делать неча. У нее харчевать будем. Всяко лучше, чем клопов на постоялом дворе кормить. Свои своих завсегда приютят.

Они въехали на двор к Буркиным.

Встречать их вышла сама Улиана. Она была красавица, какой и положено быть русской бабе. Румянец во всю щеку, цветастый платок и грудь такого восхитительного размеру, какой мужики показывают не скругляя ладони, а широко разводя в стороны руки. И прибавляя при этом гордо:

— Моя!

— Макар! Батюшки! Какими судьбами! Наборов новых мне привез?!

— Не, Улька, я проездом. Барышню в Новгород везу. Всю ночь ехали! Собирай на стол, привечай нас.

— Да я мигом! Что, совсем ничо не привез? Надо же… — и она пошла в дом, дыша паром, как вытащенный на мороз самовар.

Фекла Иововна и Макар последовали за ней в темноту сеней и пристроек.

В избе пахло мочеными яблоками, свежим хлебом и канвой, крашенной в луковой шелухе. Улиана потчевала гостей, а сама так и стреляла глазами в благородную барышню.

— А вот вы сейчас, Фекла Иововна, изволили платочком сопельки утереть, а я приметила: он у вас вензелечками вышит. Это кто же у вас вышивает?

— Да все… Ну вот я только не вышиваю… пока не вышиваю, но, верно, буду, Бог даст.

— Ой, а расскажите, что сейчас на Москве модно вышивать?

— Да знаете, Улиана Федоровна, я даже понять не могу, в чем эта мода. А дело в том, что сейчас, это мне маменька сказывала, модно вышивать недошитые вышивки.

— Это ж как?

— А вот так. Вроде смотришь: тут крестики, этак — крестики, здесь еще горстка крестиков. И ничего между ними общего нету. А глянешь, вроде розочка получается. Или птичка. Или еще чего…