Старуха 4
Шрифт:
— Спасибо, мне твоя идея даже нравится. Обсудим, решим… последний вопрос: а когда ты новой музыкой народ одаришь? Серго вон давеча интересовался.
— Я вообще-то музыкой занимаюсь когда мне делать нечего, а сейчас дел у меня даже слишком много. Так что пусть Сережа сам музыку посочиняет, у него может и получиться. Только вы ему такое не советуйте, я думаю, что у него в точных науках больше получится: талант есть, и интерес к ним имеется. А вот музыкальный талант… научить человека играть на каком-то инструменте — дело простое, и полезное тоже: все же человек обученный лучше музыку понимать будет, а гармония в душе помогает и любую другую работу лучше делать. Но вот дать человеку именно талант — дело совершенно дохлое.
— Это ты верно заметила…
— Можно, хоть мылом, хоть даже щелочью. Вот только кипятить бутылки для стерилизации я бы не порекомендовала…
К празднику начал потихоньку проявляться эффект от введения платы за обучение. Вера Андреевна вообще-то запомнила некоторые результаты — но они касались главным образом высшего образования, а вот насчет того, что творилось в школах, она имела лишь самое общее представление. Ну а теперь все увидела своими глазами буквально «изнутри». Хотя бы потому, что поручение об обеспечении оборудованиям химкабинетов в школах с нее никто не снимал.
За неполные две недели число учащихся в старшей школе сократилось почти на десять процентов: те, кто осознал, что плату за старшие классы они не потянут, наперегонки стали забирать документы — ведь без них и на работу, хотя бы учеником, устроиться было нельзя — а люди сильно боялись, что «на всех мест на заводах не хватит». А еще больше люди боялись, что не хватит мест в ФЗУ — и это опасение имело под собой веские основания. А ведь выпускник ФЗУ после года обучения на производстве мог получить зарплату раза в полтора большую, чем проработавший год на том же заводе учеником. Просто потому, что заводской «ученик» — это на самом деле подсобный рабочий, которого к станкам особо никто и подпускать не станет, и научиться он за год ничему и не сможет…
По подсчетам товарища Струмилина, к следующему учебному году количество старшеклассников вообще должно было втрое сократиться, а вот что он не подсчитал, так это сокращение количества школьников вообще. Потому что довольно много кому — в особенности на «новых территориях» — правила предоставления детям образования сильно не понравились, и люди массово стали Советский Союз покидать. То есть далеко не все люди — однако НКИД как-то договорился с Джойнтом, и теперь, если за потенциального эмигранта иностранцы были готовы оплатить расходы на его содержание и заплатить за билеты… Правда и тут все было не так грустно, как предполагала поначалу Вера: из примерно пятидесяти тысяч вынужденных переселенцев из Польши, завербовавшихся в Приишимские степи на строительство канала, почти двадцать тысяч решила что от добра добра не ищут и никуда уезжать не стали. Что, впрочем, практически полностью «скомпенсировалось» массовым выездом большого числа «деятелей искусства». Последние, правда, начали валить из страну не из-за школьной реформы, просто договор НКИД с Джойнтом обеспечил им заметное упрощение всех необходимых процедур — а главной причиной такой эмиграции стало то, что новые законы в области авторских прав полностью пресекло им возможность жить на постоянные выплаты за давно проделанную работу. Да и за новые «творения» безумных гонораров вроде не предвиделось: даже если каким-то невероятным образом получилось бы изготовить многосоттысячный тираж, гонорар за такое издание все равно был сравним с зарплатой какого-нибудь инженера…
Однако Вера сочла, что в целом ситуация улучшается, ведь на предприятиях химпрома все проблемы с кадрами — по подсчетам того же Струмилина — должны были полностью исчезнуть уже к началу следующего лета. В том числе и потому, что на химических заводах даже понятие «ученичество» отсутствовало, а все желающие там поработать отправлялись или в полугодовое училище, или — гораздо чаще — в двухгодичный техникум. И училища с техникумами (иногда совсем небольшие, а иногда и рассчитанные на тысячи учащихся) имелись при каждом заводе…
Еще одним следствием школьной реформы стало существенное увеличение производства продукции легпрома,
А еще товарищ Молотов озаботился по поводу импорта разных тканей. Вот только чтобы обеспечить этот импорт, пришлось немного обездолить отечественных меломанов: почти весь тираж пластинок с новыми записями Вивальди и Бетховена был отправлен в Швецию (откуда они быстро разошлись по всей Европе). Иосиф Виссарионович поэтому даже выразился в том плане, что «можно было бы заранее выстроить еще пару пластиночных заводов» — но он и сам прекрасно понимал, что НТК делает все, что может. А обеспечивать фабрики сырьем на текущий момент было гораздо важнее… впрочем «музыкальный голод» слегка утолили выпуском гибких пластинок на лавсановой пленке: качество у них было, конечно, так себе, зато и стоили эти пластинки копейки (на самом деле их продавали по девяносто копеек в конверте буквально из газетной бумаги), а то, что они не стереофоническими были — так вообще плевать, у народа стереопроигрыватели редко водились…
Кстати, гибкие пластинки и за рубежом определенную популярность приобрели, хотя «официально» их в Европу вообще не экспортировали. Зато довольно много их отправлялось в Монголию и в Корею (а для записи соответствующей музыки в Благовещенске была организована студия звукозаписи). Там и оборудование было попроще (использовались американские рекордеры, работающие на «номинальной» скорости), и тиражные станки попримитивнее были… А вот электрофоны для «ближнего зарубежья» были гораздо более сложными. То есть сами по себе они были практически такими же, как и любые другие, только комплектовались они натриевым аккумулятором, обеспечивающим часа три непрерывной работы, и ручным генератором, которым этот аккумулятор можно было подзарядить где-то в степи. Вот только особой популярностью они пользовались не у кочевников Монголии, а у корейских крестьян: их, по мнению Веры, о таком феномене узнавшей еще летом, привлекала не столько музыка, сколько возможность подключения к аккумулятору небольшого фонарика, позволяющего ночью освещать жилище не рискуя его при этом сжечь…
Когда Валентин Ильич узнал об этой особенности «проигрывателя для кочевников», он с некоторым недовольством поинтересовался у директора выпускающего эти агрегаты завода:
— Ну и зачем мы за свои, между прочим, деньги обеспечиваем всяким монгольским и корейским мужикам все эти радости? Эти же электрофоны мы им продаем вообще по цене ниже себестоимости!
— Это мы международную солидарность трудящихся демонстрируем, и во всем мире об этом знают.
— Да всем плевать на эту солидарность, и никто почти про нее вообще не слышал!
— Кому надо — тот слышал. Но эти, то есть те, кому надо, не слышали от том, что в качестве отхода производства Благовещенский завод электрофонов выпускает еще и армейские радиостанции, с такими же батареями и генераторами, и выпускает их по паре сотен в сутки.
— А зачем тогда мне про солидарность в уши лил?
— Распоряжение Лаврентия Павловича. Сначала всем говорить про солидарность, вот я и привык…
— И правильно привык. А ты не думал у себя и цех по производству нормальных пластинок поставить? А то когда одна фабрика на всю страну…