Старуха Шапокляк
Шрифт:
— Спасибо за доверие, Илья Павлович! — сказал я. — А что с этой сиделкой? Нашли её?
— Нашли, — сказал губернатор. — Не у нас. Выловили труп из реки в Оренбургской области, по анализу ДНК опознали. Проникающая рана острым предметом.
— Грустно, — сказал я. — Моё положение отягощается. Подавать в отставку?
— Пока нет. Отпуск возьми или в больницу ложись, нервы подлечить. Я тебя легко сдавать не собираюсь. Менты буром прут, требуют крови, но, извините, в рамках правового поля, которым мы все так гордимся, оснований для твоего задержания нет. С Юрловым я переговорил, тот заверил, что «контора» в ситуацию включаться не станет. Это
Старуха Шапокляк расхаживает на цыпочках по лезвию топора.
— Как меня достали твои прямолинейные метафоры, — говорю я. — Пока не происходит ничего сверхъестественного. Было бы странно, если бы двойное убийство не оставило вообще никаких следов. Но главное здесь другое, то, что, уважаемая Агния Николаевна, явно не могло входить в твои планы. Разные группы чиновников борются за власть, это понятно и объяснимо, меня пытаются сделать козлом отпущения или разменной монетой, в зависимости от расклада. Но я не одиночка и не белая ворона, я в своей стае, всю свою жизнь после возвращения из Афганистана неустанно трудился ради благополучия этой стаи и стая намерена меня защищать. Мы не прошмандовки, чтобы товарищей в беде бросать. Слово губернатора дорогого стоит.
Шапокляк пожимает плечами и спрыгивает на газонную траву.
Думай, что хочешь, тварь загробная. Машина стоит на обочине, я сижу под раскидистой елью на мокрой после растаявшего снега земле и вдыхаю полной грудью лесной воздух. Почки распустились, весна царит в природе.
Сведём дебет и кредит. Обкладывают меня плотно, как лютого зверя. Рано или поздно отфиксируют каждый мой чих в тогдашний приезд в Москву, накопают некоторое количество косвенных улик. Объясняться будет трудно, например, про двадцатку зелёных, которую я взял у Беглова, но эти нелепые ответы всё равно не приблизят Порфирия Порфирьевича к обвинительному заключению. Нервы вымотают нещадно, не зря губернатор про больницу сказал. Долго ли Палыч будет за меня сражаться? Он дико занятой прагматик, как только Клим Сидоренко намекнёт, что история грязная и не стоит выносить сор из избы, война сразу закончится миром. Мне предложат тихую должность в каком-нибудь попечительском совете, по городу поползут неясные слухи про моё бесславное прошлое и недоказанные убийства в настоящем, возможно, будет проще уехать из Челябинска навсегда.
Надо поговорить с Леной. Правду ей, конечно, сообщать нельзя. Придётся соорудить более-менее правдоподобную конструкцию, что менты из факта моего плена в Афганистане решили сочинить историю про «врага народа». Так ей будет легче переживать будущие невзгоды. На карьере дочери в «Газпроме» эта вся пакость отобразится не должна, во всяком случае, имею право потребовать гарантии.
Какие ещё варианты? Я поднимаюсь и отряхиваю насквозь промокшие брюки. Боюсь, что больше никаких. Кислое вырисовывается будущее, скучное. У меня всю жизнь, во всяком случае, после окончания школы, была цель. Когда уходил в армию, поскорее отслужить и снова попытаться поступить в медицинский. В плену — выжить любой ценой. Потом делать карьеру, упорно, шаг за шагом, хранить семью как зеницу ока, вырастить дочь. А что теперь, в оставшиеся лет двадцать — двадцать пять? Внуки, когда они появятся. Наверное. Дедушка, сдаётся, из меня не ахти какой. Я трудяга, привык быть всегда в действии, в напряжении решения задач. Такие как я, собственно, помирают от инфаркта в рабочем кабинете.
Помнится, в Афгане я смотрел на Неруду и думал, как он
Я смотрю на Шапокляк, которая, ссутулившись, бредёт по трассе. А у тебя какой выход?
ххххххххххххххх
У Порфирия Порфирьевича звонкий голос комсомольца, отправляющегося на целину:
— В областной администрации сообщили, что вы в отпуске.
— Правильно сообщили, — тускло отвечаю я. — Что-то срочное, Иван Геннадьевич?
— Можете прилететь в Москву? — в голосе следователя скорей приказывающая интонация.
— Если откажусь, вызовите повесткой? — уточняю я на всякий случай.
— Не хотелось бы, Владимир Петрович. Но если придётся, то вызову.
— Когда прилетать?
— Чего откладывать. Вылетайте завтра утренним рейсом, я встречу в Домодедово.
— Ты надолго? — спрашивает Лена. Умница, конечно, моя жена, понимает, что неприятности приняли нешуточный характер, но дурацких вопросов не задает.
— Ночевать в Белокаменной не собираюсь, — деланно ворчу я. Эта наша многолетняя манера, Лена изображает хладнокровную простушку, я страшно важного бабуина. Иногда мы хохочем, когда заигрываемся, но сейчас, к сожаленью, не до смеха.
— Может быть, привлечь Цейтлина? — говорит жена (Яков Абрамович лучший в городе адвокат).
— Пока рано. И Цейтлин, честно говоря, не лучшая кандидатура. Слишком завязан на местных. Если уж привлекать адвоката, то лучше московского. Такого, который не испугается давления.
— Дорого будет стоить, — сказала Лена. — Маразм, конечно, из-за того, что человек оказался на войне в плену, отбиваться теперь от всякой околесицы.
— Маразм, — соглашаюсь я. — Но, увы, это наша реальность. Станешь декабристкой, отправишься за мной в ссылку в Читинский край.
— Я с удовольствием, — смеётся жена. — Там места чистые, заповедные. Помнишь, когда Катюшке три года было, ездили на Байкал, ты ещё на лодке тогда чуть не перевернулся, когда шторм начался.
— Помню, — сказал я. — Славный город Баргузин, омуль, картошка в котелке и яблочная настойка.
— Привези из Москвы шоколадные конфеты фабрики «Красный Октябрь», а то у нас сплошной самопал продаётся, есть невозможно…
Довольное личико старухи Шапокляк заглядывает в форточку.
— Убирайся прочь из моей семьи, — кричу я.
— Ты что-то сказал? — Лена возвращается из ванной.
ххххххххххххххх
Чёрный лимузин едет по бетонному полю Домодедово.
— Похоже, за мной, — я меланхолично смотрю в иллюминатор. — Вип-персон в самолете я не заметил. По-царски встречают.
Порфирий Порфирьевич в кожаной куртке и джинсах, всем видом демонстрирует неофициальность предстоящего мероприятия. Интересно, кто он по званию? Майор, по всей вероятности, для подполковника слишком борзый. Мой женераль, совершенно некстати в памяти всплывает песенка этой ветхозаветной певицы, забыл, как звали, кажется, Марина, морда у неё была вечно спившаяся, слышал, что тётка она весёлая. Старуха Шапокляк, наряженная в форму стюардессы, издали машет рукой.