Старые индейские легенды

Зиткала-Ша

Одеяло Иктоми

Один в своем вигваме сидел Иктоми. Солнце находилось всего в нескольких шагах от западного края земли.

– Ох уж эти, плохие, злые серые волки! Они съели всех моих милых жирных уток! – бормотал он, раскачиваясь всем телом взад и вперёд.

Он всё вспоминал, как не хорошо вышло с этими голодными волками. Наконец он перестал раскачиваться взад и вперед, но сидел неподвижно и как каменный истукан.

– Ох! Пойду я к Иньяну, прадедушке, и помолюсь о еде! – воскликнул он.

Он тотчас же выбежал из своего вигвама и, перекинув одеяло через плечо, устремился

к огромной скале на склоне холма.

Полпути крадучись, а полпути пробежав, он наконец бросился ниц перед Иньяном с распростёртыми руками.

– Дедушка! Сжалься надо мной. Я голоден. Я просто умираю с голоду. Дай мне поесть. Прадедушка, дай мне мяска поесть! – закричал он. Все это время он гладил и ласкал лицо великого каменного божества.

Всемогущий Великий Дух, который создаёт деревья и траву, может слышать голос тех, кто молится самыми разными способами. Молитвы у Иньяна, большого твёрдого камня, слышны лучше всех. Его называли прадедом, потому что он сидел на склоне холма много-много сезонов. Он видел, как прерия надевала белоснежное покрывало, а затем меняла его на ярко-зеленое одеяние более тысячи раз.

Вот уже мириады лун, неподвижно и невозмутимо он отдыхал на вечном холме, слушая молитвы индейских воинов. Он сидел там ещё до поисков волшебной стрелы.

Так Иктоми молился и плакал перед прадедом, а небо на западе было красным, как пылающее лицо. Закат заливал мягким спокойным светом огромный серый камень и одинокую фигуру рядом с ним. Свет был улыбкой Великого Духа обращённой к дедушке и непослушному дитя.

Молитва была услышана. Иктоми знал это.

– А теперь, дедушка, прими мое подношение; это все, что у меня есть, – сказал Иктоми, накрывая полуизношенным одеялом холодные плечи Иньяна. Затем Иктоми, довольный улыбкой закатного неба, пошел по тропинке, ведущей к заросшему оврагу. Не успел он сделать и нескольких шагов в кустарнике, как увидел, что перед ним лежит раненный олень!

– Это ответ с красного западного неба! – воскликнул Иктоми, воздев руки.

Вытащив из-за пояса длинное тонкое лезвие, он нарезал большие куски отборного мяса. Заточив несколько ивовых прутьев, он разложил их вокруг поленницы дров, которую уже приготовил для растопки. На этих кольях он намеревался зажарить оленину.

Пока он энергично растирал две длинные палки, чтобы развести огонь, солнце на западе упало с неба ниже края земли. Сумерки сгустились вокруг. Иктоми ощутил холодный ночной воздух на своей обнаженной шее и плечах.

– Ух! – он вздрогнул, вытирая нож о траву. Засунув его в расшитые бисером ножны, висевшие у него на поясе, Иктоми выпрямился, оглядываясь по сторонам. Он снова поёжился.

– Ух! Ах! Мне холодно. Жаль, что у меня нет моего одеяла! – прошептал он, нависая над кучей сухих веток и острых кольев вокруг нее. Внезапно он остановился и опустил руки.

– Старый прадедушка не чувствует холода так, как я. Ему не нужно моё старое одеяло, так как оно нужно мне. Лучше бы я не отдавал его ему. О! Я, пожалуй, сбегаю назад и заберу его обратно! – сказал он, указывая своим длинным подбородком на большой серый камень.

Иктоми под лучами тёплого солнца не нуждался в своём одеяле, и ему было очень легко расстаться с вещью, о которой он не мог сожалеть.

Но холодный ночной ветер совершенно выстудил его пыл поднести благодарственную жертву.

Таким образом, взбегая по склону холма, всю дорогу стуча зубами, он приблизился к Иньяну, священному символу. Схватив один угол полуизношенного одеяла, Иктоми рывком сдёрнул его.

– Верни моё одеяло, старый дед! Тебе оно не нужно. Мне нужнее!

Это было очень неправильно, но Иктоми сделал это, потому что его смекалка не была мудростью. Поплотнее натянув одеяло на плечи, он торопливо спустился с холма.

Вскоре он уже был на краю оврага. Молодая луна, похожая на яркий изогнутый лук, немного поднялась с юго-западного горизонта на небе.

В этом бледном свете Иктоми стоял неподвижно, как призрак среди зарослей. Его поленница дров еще не была растоплена. Его заостренные колья были все еще обнажены, как он их и оставил. Но где же его олень? Где оленина, чьё тепло он минуту назад ощущал на своих руках? Олень исчез. Только иссохшие ребра костьми лежали на земле, словно гигантские пальцы торчали из разверзнутой могилы. Иктоми встревожился. Наконец, склонившись над белыми иссохшими костями, он взял одну и дёрнул к себе. Кости, болтающиеся в суставах, загрохотали от его прикосновения. Иктоми отдёрнул руку. Он отскочил назад, поражённый. И хотя на нем было одеяло, его зубы стучали сильнее, чем когда-либо. Его реакция удивит тебя, мой маленький читатель, потому что вместо того, чтобы огорчиться, что он забрал своё одеяло, он громко запричитал:

– Хнык-хнык-хнык! Если бы я только съел оленину, прежде чем идти за одеялом!

Но эти слезы уже не тронули Щедрого Дарителя. Это были эгоистичные слезы. Великий Дух никогда не обращает на них внимания.

Иктоми и мускусная крыса

Рядом с белым озером, под большой разросшейся ивой, на голой земле сидел Иктоми. Кучка тлеющего пепла намекала на недавнее костровище. Скрестив ноги вокруг котелка с супом, Иктоми склонился над вкусной варёной рыбой.

Он с поспешностью опустил свою ложку из чёрного рога в суп, потому что был очень голоден. У Иктоми не было чётко отведённого времени для приема пищи. Зачастую, когда он был голоден, он даже не утруждал себя поиском еды.

Спрятавшись между озером и зарослями дикого риса, он смотрел только в котелок с рыбой. Не зная, когда удастся поесть в следующий раз, он намеревался съесть сейчас столько, чтобы продержаться хоть какое-то время.

– Хау! Хау, мой друг! – раздался голос из зарослей дикого риса. Иктоми вздрогнул. Он чуть не поперхнулся своим супом. Он вглядывался сквозь длинные стебли с того места, где сидел, держа в воздухе свою длинную роговую ложку.

– Хау, мой друг! – снова произнес голос, но на этот раз совсем рядом с ним. Иктоми обернулся и увидел мокрую мускусную крысу, которая только что вылезла из озера.

– Ой, так это мой друг напугал меня. Я уж было подумал, не говорит ли среди дикого риса какой-нибудь дух во весь голос. Хау! Хау, мой друг! – сказал Иктоми. Выхухоль стоял и улыбался. С его губ готово было сорваться «Да, мой друг», в уверенности, что сейчас Иктоми спросит его: «Мой друг, ты сядешь рядом со мной и разделишь мою еду»?