Старые страницы
Шрифт:
Женскій трудъ обезпеченъ въ спокойствіи своемъ только тамъ, гд порядочны мужчины. Когда мн возражаютъ многія нетрудящіяся женщины, что отъ самой двушки вполн зависитъ поставить себя такъ, чтобы ее уважали, не смли къ ней «лзть» съ глупостями, понимали ея порядочность и неприкосновенность, – я, гршный человкъ, думаю, что это фразы. То-есть, можетъ быть, и не вовсе фразы для гостиной, но въ магазин, контор, банк, на телеграф – «слова, слова, слова» и только.
– Какое несчастье быть хорошенькою! – искренно вырвалось восклицаніе y моей знакомой барышни, горемычной красавицы, работающей въ одной
– Что такъ?
– Да то, что вчно чувствуешь себя дичью, которую всякій норовитъ поймать, зажарить и състь.
A другая говорила мн:
– У насъ хорошій составъ служащихъ: вс люди вжливые, не нахальные, a все-таки я чувствую, что какъ-то опускаюсь между ними, внизъ качусь… Держать себя я умю, и, конечно, никому не позволю неприличныхъ отношеній, но – вотъ въ томъ-то и бда, что понятіе неприличныхъ отношеній ужасно растяжимо.
– То есть?
– Да вотъ, напримръ, я до поступленія на службу не знала ни одного скабрезнаго анекдота, a теперь y меня ихъ въ памяти – цлая хрестоматія.
– Откуда же такая просвщенность?
– A отъ Карла Францовича, – это главный агентъ нашъ. Прекрасный человкъ и добрый очень, но – прямо ужъ слабость такая: не можетъ мимо жевщвны пройти, чтобы не сказать двусмысленности. Я сперва хмурилась было, a ему – какъ съ гуся вода. A товарки по служб говорятъ: вы напрасно длаете гримасы Карлу Францовичу! Онъ мстительыый, онъ васъ подведетъ… Ну, я и подумала: что же, въ самомъ дл, врага наживать? Пусть себ вретъ, что хочетъ! Вдь меня отъ того не убудетъ…
Сегодня «меня не убудетъ» – отъ того, что выслушаю сомнительный анекдотъ отъ главнаго агента Карла Францовича.
Завтра – «авось, не слиняю» – отъ того, что директоръ, возвратясь въ контору съ удачной биржи, посл веселаго завтрака y Кюба, вдругъ взялъ, да и послалъ мн ни къ селу, ни къ городу воздушный поцлуй.
Посл завтра – «э! что мн станется!» – отъ того, что главный бухгалтеръ все норовитъ застать меня одну, шепчетъ нжныя слова и клянется, что – не будь онъ къ несчастью женатъ, не задумался бы посвятить мн всю жизнь.
«Не пропаду! цла буду!..» твердитъ трудящаяся двушка, окруженная этою мелочною мужскою ловитвою любви, твердитъ совершенно искренно и съ убжденнымъ желаніемъ дятельно уцлть, уберечь себя. Но – бдная! она не замчаетъ, что, еще уцлвъ физически, она уже давнымъ-давно не уцлла нравственно, что цломудріе ея размнивается хитрыми людьми ежедневно, ежечасно, ежеминутно на мелкую монету, что – лишь одинъ неосторожный шагъ, одинъ натискъ ловкаго и смлаго ловца, и она затрепещетъ въ рукахъ его, погибшая, осмянная, поруганная. Это – все репетиціи падепія, подготовляющія спектакль, слезный и душу раздирающій – и, какъ часто! – кровавый, съ ножемъ или револьверомъ въ финал.
Если дло обстоитъ такъ въ Петербург, Москв, Кіев и тому подобныхъ крупныхъ цеитрахъ, тмъ ужасне, повторяю, опасность въ медвжьихъ углахъ, гд, на помощь всмъ вншнимъ факторамъ властнаго обольщенія, приходитъ еще каторжная скука захолустья, – лучшая поставщица на сластолюбіе аглицкихъ милордовъ. Дьяволъ любострастія хитеръ, и ни одинъ актеръ не умегь лучше его прикинуться «свтлою личностью», когда этимъ путемъ возможно ему добиться успха въ своихъ темныхъ цляхъ. Десятки
Громкою и постоянною насмшкою звучитъ предостерегающая псенка Мефистофеля по темнымъ городкамъ, мстечкамъ и селамъ, гд столько простодушныхъ Маргаритъ изнываютъ въ ожиданіи умныхъ и интересныхъ Фаустовъ. И… он ли виноваты, что вмсто Фаустовъ судьба и условія русскаго захолустнаго склада посылаетъ имъ лишь переодтыхъ аглицкихъ милордовъ.
III. Женское невжество
Отчего такъ темно невжественны женщины русскихъ образованныхъ классовъ?
Вопросъ мой можетъ показаться дикимъ и даже возбудить чье-нибудь дешевое гражданское негодованіе: какъ? невжественна русская женщина, та русская женщина, когорая… и такъ дале, и такъ дале? И сейчасъ же мн пересчитаютъ нсколъко десятковъ, а, можетъ быть, дв-три сотни русскихъ женщинъ, которыя образованы боле самыхъ образованныхъ мужчинъ и – такъ какъ образованность свою русская жеыщина всегда немедленно переноситъ въ живую прикладную работу на ближняго – то и гораздо ихъ полезне въ общественномъ отношеніи.
Я негодованіе перенесу, примры выслушаю и со смиреніемъ преклонюсь передъ ними, a затмъ, все-таки, придется повторить вопросъ.
– Я, съ вашего позволенія, говорю не о той образованной русской женщин, «которая… и такъ дале, и такъ дале», а о русской женщин изъ образованныхъ классовъ вообще. Не о Софь Ковалевской, не о Сусловой, Кашеваровой-Рудневой, Евреиновой, Венгеровой, Волковой, Савиной, Щепкиной-Куперникъ и тому подобныхъ, но, хотя бы, о супруг вашей Марь Ивановн, своячениц вашей Софь Ивановн, о супругахъ пріятелей вашихъ, Клеопатр Николаевн, Анн Сергевн, Антонин Прохоровн. Вы – блестящій адвокатъ, супругъ Софьи Ивановны – профессоръ университета, супругъ Клеопатры Николаевны и слдующихъ по порядку – ученый врачъ, модный журналистъ, директоръ департамента. Вс извстны за людей, почтенныхъ не только въ круг своихъ профессій, но и вообще весьма просвщенныхъ.
Это, какъ говорится, «интеллигенція». По мужьямъ причисляются къ интеллигенціи и жены ихъ. Но – покуда молчатъ. Ибо, когда он вмшиваются въ мужскіе «умные» разговоры, на лицахъ супруговъ ихъ выражается самое страдательное выжиданіе: сейчасъ-де моя ляпнетъ такую нелпость, что на недлю будетъ смху всему городу. И если «моя», противъ чаянія, не ляпнетъ, a съ помощью природнаго ума, счастливо выпутывается изъ предпрныятой разговорной ававтюры, мужъя сіяютъ, словно имъ удалось показать обществу необычайно ловкій фокусъ. Итакъ, оставимъ въ сторон Софій Ковалевскихъ и прочую аристократію женскаго ума, a повторимъ лучше: отчего въ русскомъ женскомъ обществ только и есть, что – либо аристократки ума, либо «чернь непросвщенна», a среднеобразованнаго класса не имется?