Старый дом (сборник)
Шрифт:
Смотрю на свои руки: они у меня теперь имеют совсем другой вид, чем год или два назад. Сошли с них чернильные пятна, тыльная сторона в кровь исцарапана сухой колючей соломой, а на ладонях кожа стала глянцевой, с темными и твердыми бугорками мозолей. Такими руками удобно ухватить топор, вилы или штурвал комбайна — любой инструмент лежит в ладонях, точно влитый в форму. Мне становится попятным, почему так неумело держат ручку тс, кому приходится иметь дело с топором; лопатой, и отчего буквы у них получаются неровные: кожа на пальцах и ладонях становится грубой, она
Домой я возвращался поздно вечером. Иду не спеша, пиджак закинут через плечо, ворот рубашки расстегнут; обычно так возвращаются у нас с работы мужчины, давая свободно подышать уставшему за день телу. Я не оглядываюсь по сторонам, вижу лишь дорогу перед собой: если кому нужен, тот сам должен заметить и окликнуть меня. Я иду домой — усталый работник, мужчина. Случись в эти минуты встретиться со школьными товарищами — интересно, что бы они обо мне подумали? Впрочем, знаю твердо лишь одно: мне нечего было бы стыдиться их. Пусть все видят: идет с поля хорошо поработавший человек. У моей матери есть песня, она рассказывает, что под эту песню когда-то укачивала меня. Вот она:
Спи, мой милый сыночек, Золотой мой комочек, Скоро вырастешь, сынок, С топором пойдешь в лесок, А в лесу, мой золотой, Свалишь старую сосну. Я тебе, сыночек мой, Хлеба с маслом поднесу…В детстве я очень любил хлеб с маслом. Бывало, мать собьет масло и щедро намажет на хлеб: "Ешь, сынок, набегался, устал". Сегодня я иду домой уставший: нешуточное это дело — поставить две скирды. Интересно, догадается мать угостить любимым лакомством? От этой мысли стало смешно: нет, конечно нет, потому что хлебом с маслом угощают только малых ребятишек…
Возле конторы кто-то окликнул: "Алешка, зайди на минуточку!" У окна стоит учетчица Тоня, машет рукой.
— Ой, посмотрите, какой гордый, и головы не повернет! Загордился, Алеша, да? — насмешливо встретила меня девушка. — А у меня припасено что-то интересное для тебя. Пляши!
"Письмо!" — обрадованно догадался я. Но Тоне своей радости не показал, пожав плечами, спросил нарочно безразлично:
— Не ври, Тоня. Что у тебя может быть для меня?
А девушка хитро подмигивает и грозит пальцем:
— Ой, Алешка, никудышный из тебя артист! Знаю ведь: о письме подумал? Ведь правда? И знаю даже, от кого ждешь!
— Ничего ты не знаешь и болтаешь зря! За этим только и позвала? Мне с тобой трепаться некогда…
— Ой, какой быстрый! Подождешь!
Она разложила на столе какую-то ведомость, водя пальцем по бумаге, отыскала мою фамилию.
— За август, сентябрь тебе начислено авансом тридцать два рубля восемьдесят копеек. Распишись вот здесь… Ну, чего уставился, меня не видел? Твои они, твои!..
Целых тридцать два рубля! Вот они, лежат в кармане — новенькие, хрустящие бумажки. У меня в руках
На базарную площадь я прибежал запыхавшийся. На мое счастье, промтоварный магазин был еще открыт, продавец пересчитывал дневную выручку, собираясь уходить. Он недовольно посмотрел на меня поверх очков, наверно, подумал: "Зря зашел, парень, видишь, торговля закончена. Да и покупатель ты, по всему видать, копеечный".
Растерянный, стоял я перед полками, доверху заваленными товаром. Здесь всего полно, попробуй, выбери самое нужное!
— Ну что, дорогой? — спросил продавец, покончив с деньгами. — Прошу поторопиться-, магазин закрывается.
— Мне бы что-нибудь… ну, чтобы женщине…
— Ага, подарок девушке! Пожалуйста, есть косынки газовые, шелковые. Как раз то, что требуется. Девушкам нравятся. Завернуть?
— Нет, нет… Мне нужно для матери.
— Ага, понятно! Тогда вот, пожалуйста, головные платки. Цена недорогая…
— Мне бы получше, деньги у меня есть…
Продавец усмехнулся и полез под прилавок. Долго я выбирал подарок матери, пока не остановился на клетчатом, с узорчатой каймой платке; для отца выбрал черные, на отличных кожаных подошвах ботинки. И все равно у меня оставалась уйма денег, я решил больше не тратить: пусть отец использует их по своему усмотрению, дома они нужнее. Себе ничего не купил, твердо решив, что первая получка — целиком для семьи.
Зажав покупки под мышку, в самом радужном настроении я вышел из магазина. Представляю, какая будет дома радость! Мать, конечно, тайком утрет слезу: она на радостях всегда плачет. А отец… Не знаю, как он поведет себя: мне никогда не приходилось делать ему подарков.
— Эй, Курбатов! Ты куда разогнался?
Заложив руки в карманы, через улицу ко мне вразвалочку направляется Мишка Симонов. Сунул руку, небрежно кивнул головой на свертки:
— Здорово живем! Это у тебя что? A-а, ясно! Правильно, стариков надо уважать, они это любят. А ты, браток, загордился — старых друзей не признаешь. Эх, Лешка!.. Постой, я слышал, ты отличился, говорят, Евсеича обставил, верно?
Мишку я невзлюбил с первой же встречи, а после стычки у комбайна он мне вовсе стал противен. Какой-то скользкий, не поймешь сразу. Разговаривает с человеком, а у самого глаза кругом шныряют. Но сейчас, когда Мишка похвально отозвался о моей работе, он показался мне не таким уж плохим человеком. В конце концов он не родня и не брат мне, без причины, зря хвалить не станет!
А Мишка продолжает нести разную чепуху. У него есть привычка во время разговора облизывать губы, словно минуту назад его угостили чем-то вкусным.