Старый дом (сборник)
Шрифт:
Отец ответил не сразу. Расковыривал ногтем неприметное пятнышко на скатерти, сидел невеселый, опустив голову на грудь.
— Он, Алексей Кириллыч, еще при Беляеве ушел. Да я особо и не стал удерживать. Сами понимаете, без денег в хозяйстве невозможно. Десятка там или полсотни рублей — вроде и небольшой капитал, но при нашем состоянии они очень даже к месту…
— Это верно, — вздохнул председатель. — В хозяйстве каждая копейка к месту. Но ведь, Петр Семеныч, сам пойми: в колхозе у нас дело идет к тому, чтобы люди больше деньгами получали. Конечно, три-пять рублей на трудодень, как это делается в богатых колхозах, мы пока дать не можем. Но дело к этому идет! Времена другие, теперь одним только хлебом народ не удержать. Каких-нибудь пять-шесть лет тому назад делалось просто: выдадут на трудодень три-четыре килограмма зерном и хорошо. А нынче нет, хлебный трудодень цену терять стал, колхознику желательно иметь денежный трудодень. Колхозника ты хлебом
Отец, как видно, прикидывал, не спешил с ответом: дело важное, наобум не скажешь. Наконец поднял глаза на председателя, кашлянул.
— Нет, не думаю, чтобы мало… Полтора килограмма. — это подходяще. Посуди сам, Алексей Кириллыч: будь ты хоть на самой тяжелой работе, а больше одного каравая тебе не съесть. К тому же редкость, чтобы человек за день меньше одного трудодня заработал, бывает, что до двух, а то и до трех нагонит. Скажу тебе, товарищ Захаров, одно: мысль у тебя верная, правильное берешь направление!
Алексей Кириллович взял руку отца, сильно ее тряхнул и серьезно сказал:
— Вот за это спасибо, Петр Семеныч! Спасибо, что мысль мою правильно понял. Хоть и не новое это дело, но чувствуешь под собой тверже, когда люди тебя поддерживают. Задумал я это дело не сегодня и не вчера, а вот шел к тебе и сомневался: может, не прав я, колхозники не согласятся, скажут, мало будет хлеба. Вижу — зря сомневался! Примем на правлении решение: на трудодень полтора килограмма зерном, остальное получай деньгами. Ну, ладно! — Алексей Кириллович взъерошил густые волосы, сильно затянулся папироской, выпустил тонкую струю дыма. Вздохнул: — Та-а-к… Вернусь к тому же, Петр Семеныч. Сергей твой, я слышал, в армии шофером был?
— Был… А здесь ему места не нашлось, решил поискать счастья на стороне.
— Не подумай, Петр Семеныч, что ради одного любопытства спрашиваю. Тут такое дело вырисовывается: новую машину нам дают, значит, шофер потребуется. Нанимать со стороны нежелательно: сторонний — он и есть сторонний, ему лишь бы бегала машина… Вот Сергея бы твоего поставить, а? Подумай, Петр Семеныч, и непременно напиши ему. Может, надумает вернуться…
Ох, как раскалывается голова! Снова потолок заколыхался и поплыл куда-то, я перевожу глаза, чтобы подавить тошноту, и встречаюсь со взглядом матери. Она стоит у печки, горестно скрестив руки на груди, с укором смотрит на меня. Кажется, на глазах у нее слезы… Нет, я не в силах смотреть на нее. Какой же я бессовестный, если мать свою довел до слез? Откидываю одеяло, поднимаюсь, торопливо накидываю пиджачок и выбегаю во двор. Чистый, прохладный воздух пахнул в лицо. Через калитку прошел в огород к колодцу, окунул голову в кадку. Еще раз, еще… Холодная вода льется за шиворот, приятно щекочет спину, грудь, и вместе с ней возвращается бодрость. Раз за разом окунаюсь головой в кадку, в круглом зеркале воды вижу свое лицо, ударяю кулаком по дрожащему отражению.
Вышла к колодцу соседка, старая Чочия, остановилась удивленная:
— И-и, господи, Олеша, никак с ума сошел: в этакую пору колодезной водой купаешься! Не шутка, простынешь да и сляжешь! Ох, парень, парень!..
Пришлось солгать, что дома как раз не оказалось воды, потому и умываюсь тут, у колодца. Освеженный, с мокрыми волосами, вернулся в избу. Захаров с отцом все еще сидели, вели неторопливый разговор. Алексей Кириллович покосился на меня, покачал головой:
— Ну, искупался? Так, так… — И снова повернулся к отцу. — Значит, Петр Семеныч, договорились: напишешь старшему, мол, так и так, если надумаешь, — вертайся, председатель слово дал устроить шофером в колхозе. А народу у нас немало ушло, не один твой Сергей… В этом и мы в большой степени виновны: не воспитали у людей заинтересованности к земле. Человека силком к месту не привяжешь, он тебя прямиком спросит: "А где оплата, где деньги?" Верно? Не-ет, человека можно год кормить обещаниями, от силы два, а потом он снимет перед тобой шапочку и низко поклонится: мол, спасибо на Добром слове, а пока прощай, кроме ушей, у меня еще и брюхо имеется!
— Это так, — отозвался отец. — К хорошим обещаниям дела хорошие требуются.
— Вот именно!.. А теперь, если мы будем выдавать колхозникам и хлебом и деньгами, думаю, народ обратно к нам потянется. Конечно, принимать будем, но… не всякого! Ушли из колхоза по необходимости даже честные люди, но больше таких, которые за длинным рублем погнались. Им-то обратная дорога в колхоз заказана! — В голосе Захарова слышался гнев, он сердито морщился и ерошил волосы. Снова закурил, выдохнул беловатое облако дыма, кивнул в мою сторону. — А кроме того, надо удерживать на земле вот таких молодцов.
Алексей Кириллович частыми затяжками докурил папироску, от окурка прижег новую. Отец слушал молча, соглашаясь с председателем, коротко кивал головой:
— Так, так, это, конешно, верно…
Захаров поднялся, стал вышагивать по комнате, заложив большие руки за спину, и, словно вслушиваясь в свои мысли, продолжал задумчиво:
— Народ у нас в колхозе хороший, работу любит, ничем он не хуже соседей… Не подумай, Петр Семеныч, что занимаюсь самовосхвалением, а только не повезло в Чураеве с председателями. Наворочали они тут дел — успевай только поправлять! Но самое обидное, знаешь, в чем заключается? Ведь каждого из них рекомендовали мы сами, районные руководители! И на мне лежит этот грех: если помнишь, сватать Беляева в председатели приезжал к вам я, будучи вторым секретарем. Не хотел народ его принимать, чуть не целый день продержали людей в конторе, пять раз голосовали! Одним словом, неугодного народу человека провели в председатели… Да-а, просватать-то просватали, а свадьбы не получилось! С гнильцой оказался человек. Недавно всплыло еще одно его дельце: занижали нормы высева, а семена продавали спекулянтам. История эта длинная, ниточка тянется в разные стороны…
Я в оба уха прислушивался к разговору старших. Услышав о проделке Беляева с семенами, не утерпел:
— А мы тоже видели, оставили среди поля незасеянный клин, гектара три, а может, и больше. Это когда комбайном убирали…
Алексей Кириллович оглянулся на меня, сердито свел брови.
— A-а, зачирикал воробышек! Ну, тезка, не ожидал от тебя… Хорош, нечего сказать… А я за тебя перед людьми ручался! Спроси отца своего — он в твои годы наверняка капли вина в рот не брал, даже вкуса его не знал! Скажи, не так, Петр Семеныч?
Алексей Кириллович сказал это в сердцах, бросая в мою сторону косые, исподлобья взгляды. Отец молчал.
— Алексей Кириллович… сам бы я ни за что не пошел! Мишка Симонов пристал ко мне: пойдем да пойдем…
— Ну, брат, это ты кому-нибудь рассказывай! И вообще — не имей привычку сваливать вину на чужих, если проштрафился, признавайся прямо! Честное признание — половина исправления. Хм, Симонов его, бедного, сманил! Твой Симонов только и думает, как бы за чужой счет поживиться. Да, кстати, Петр Семеныч, такой вопрос. — Захаров вернулся к столу, снова сел напротив отца. — Трактористы, комбайнеры наши, вообще все механизаторы ведут свой род от земли. Но среди них и такие имеются, что не жалуют вниманием колхоз, отношение к земле у них плевое, словно на поденщину нанялись. Им подавай мягкую пахоту, условные гектары, гарантийный минимум на трудодень и все прочее! Безусловно, среди них честных большинство, но часть разбаловалась. И разбаловала не кто иной, как эмтээс! В какой-то мере отлучила она их от земли, как дите от материнской груди. Раньше они что заявляли? Дескать, мы не колхозники, и командовать нами у вас нет прав. Права-то свои они знают, а работать как следует не хотят: мол, натуроплату все равно будете платить. Теперь у нас техника своя, колхозная, а разбалованность эта все еще дает о себе знать… Взять хотя бы тот же незасеянный клин. Работал на том участке кто? Механизаторы, то есть члены нашей артели. Знали, видели: кусок земли в три гектара платочком носовым не прикроешь, а вот поди же ты! Видно, махнули рукой: "Ладно, мне больше других не требуется! Не свое — колхозное…" Вот это и губит нас! Тридцать лет колхозному строю, а хозяйского взгляда на землю не каждому сумели привить. Если и дальше так пойдет, мы своих соседей не скоро обгоним.
Захаров снова поднялся. Потолок у нас по его росту низкий, оттого Алексей Кириллович кажется еще выше, вот-вот головой достанет матицу. Шагнув к отцу, он протянул здоровенную, всю в сплетениях жил руку:
— Ну, Петр Семеныч, будь здоров! За беседу спасибо. А парня своего крепче придерживай, потачки не давай. В башке у него не все перебродило, вот и мотает его, точно лодку без весла. Слышишь, Алексей? Смотри, не сладит отец — сам возьмусь, тогда пеняй на себя. Рука у меня в таких случаях бывает твердой, об этом помни! Ну, до свидания…