Старый дом
Шрифт:
– Что же Генрих хочет мне продать? – задумалась Алимпия. – Уж не признание ли в истинной причине смерти Гектора?
Наконец-то удалось зажечь лучину. Приоткрыв заслонку, она бросила щепу в печурку. Огонек начал разгораться, затрещали березовые дровишки, теплый серый дымок поплыл в комнату, да прямиком ей в лицо. Она закашлялась, замахала руками, разгоняя дым. Неловко завалилась на бок, на четвереньках отползла в угол, подальше от злополучной печки.
– Курица! – вдруг прогремел над ухом знакомый голосище. – Куда лезешь, дура-баба?!
Кравцов подхватил Липу на руки и вынес из дома на свежий воздух, усадил на лавку под березой. Сам обратно кинулся, потрясая на ходу кулачищем. Распахнул створки окон, громыхнул какой-то посудиной, скрипнул печной задвижкой. С лязгом покатилось по кухонным половицам пустое ведро, выкатилось на обшарпанный паркет гостиной. Из дома вышел взлохмаченный Егор, сжимая в руке дуршлаг.
– Вот и согрелися, – сказал он и присел рядом. – Кочергу не нашел, пришлось черпаком полешки раскидать.
Кравцов снова был в старом ватнике, пропахшем гарью и мужицким потом. Алимпия невольно скривилась.
– Чего нос-то морщишь, барышня? – пробурчал Егор, стряхнув с волос осевший пепел. – Твоей глупостью и подфанивает, чуешь? – и заржал, словно конь ретивый.
– Да тише ты, дуралей! Вдруг он услышит и сбежит… ой!
– Кто сбегит? Сладкий докторишка?
Алимпия от удивления рот приоткрыла: «И откуда, леший, знает?!»
– Не боись – не сбегит, – хмыкнул Кравцов и сквозь дуршлаг на звезды уставился: ждал, когда она с расспросами приставать станет.
– Ну, если ты такой ведун, то сиди тута и не рыпайся, а я пойду, – сказала Липа, встав с лавки. Сладко потянулась, невзначай обозначив под тонким пальто округлившийся животик, и добавила: – Обожду, ежели чего.
– Опять мальчонка? – внезапно спросил Егор.
– Сладкого докторишку… – оторопела она.
Кравцов вдруг хрюкнул, уперся ручищами в колени и вновь зашелся в басовитом смехе.
«Хорошо хоть наземь не повалился, да ногами не задрыгал, как дитя малое», – подумала досадливо Липа. Ничего потешного в своем конфузе она не увидела и чужого веселья не поддержала. Гордо вздернув подбородок, она свернула за угол дома и очутилась в заброшенном дворике.
Хозяйственные постройки почти развалились, тропы заросли травой. Неухоженный шиповник разросся ввысь да вширь, ощетинился голыми шипами. Чубушник, преломившись на ветру, стелился по земле, ветки с хрустом под ногами ломались.
У калитки уже кто-то топтался. Алимпия напрягла зрение, всмотрелась вглубь двора: туда, где в поздних сумерках проступали очертания бывших мастерских, да старой кузницы с заколоченными ставнями
«Видно, показалось – то береза колышится, – подумала она. – Надо было лампадку прихватить, да возвращаться неохота: Егорка, поди, не ушел еще».
– Держи вот! – бухнул вдруг за спиной его голос.
– Чертяка патлатый! – воскликнула Алимпия и обернулась.
Отступив чуть назад, Кравцов протягивал ей керосиновую
– Да не болтай сильно, – предупредил он, – фитилек почти весь прогорел, затухнуть могёт. Ступай аккуратно до самой кузни, а я позади пристроюся…
– Я тебе пристроюсь, – прошипела Липа и подумала: «Эх, надо было гнать его из дому! Сама бы с печкой справилась, а теперь уж и не отвяжется. Не дай-то бог, Генрих увидит». – Эй, – вспомнила она вдруг недавнюю с ним перепалку, – а почем знаешь, что докторишка не сбежит? – спросила настороженно.
– Сама увидишь, – ответил Егор. – Топай вперед!
***
Приземистый кирпичный барак с покатой черепичной крышей. Труба, почерневшая от сажи. Окошки – что со двора, что с улицы – крест-накрест заколочены досками. Скособоченная дверь, обтянутая бычьей шкурой, плотно прикрыта.
Пройдя мимо мастерских, Алимпия выглянула за ворота – не видать Кроненберга ни у мастерских, ни на улице.
– Не там ищешь, барышня, – окликнул ее Егор. – Свети сюда! – Он стоял у открытой двери в кузницу, в темном ватнике и черных штанах, заправленных в сапоги, почти неразличимый в темноте. При ее приближении снял картуз и сунул за пазуху.
«Не такой простофиля, каким кажется, – вспомнились ей слова Генриха. – Значит, ты, Егорушка, хитрый лис, а иначе не воротился бы оттуда живым».
– Заходь уже, чего застыла? – проворчал Кравцов и посторонился.
Пригнув голову, Алимпия вошла в кузницу. Посветила под ноги. У порога крепко втоптанная в глину стальная пластина тихим лязгом отозвалась на стук ее каблучков. Дальше идти не решилась, обернулась. Позади Егор звучно стукнулся лбом о низкую притолоку и в сердцах помянул чью-то мать.
«Ух, как срамно ругается, – вздохнув, подумала Липа и поднесла к его лицу лампу: красный рубец посреди широкого лба наливался багровый цветом. – Видать крепко приложился».
– Рано кепи снял, все б не так больно было, – пожалела его, как смогла. – Сейчас железяку какую найдем…
– Заживет, как на собаке. Не беспокойтесь, барышня!
Нахлобучив картуз, Егор со злостью захлопнул осевшую дверь. Серая мышь, испуганно пискнув, бросилась наутек, прямиком под столярный верстак.
– Давайте сюда фонарь, Алимпия Аркадьевна, – скомандовал он и отобрал у нее керосинку. – Теперь я светить буду, а вы следом держитесь вон в тот закуток, где горн стоит.
«Чего это он Алимпия Аркадьевна? Может, обиделся?» – Она медленно двинулась за Егором, поглядывая по сторонам.
Липа никогда не была в кузнице: по малолетству – отец не разрешал, а как подросла, так уже в пансионе училась, да и интерес совсем другой появился.
Со стен белила обсыпались, покрыли пылью верстак. Какие-то железки ржавые, напильники, гвозди, молоточки на нем. Рядом у окна на деревянном чурбане стальная платформа с остроконечными треугольниками на концах.