Старый дом
Шрифт:
«Все есть яд, ничто не лишено ядовитости, и все есть лекарство. Одна доза делает вещество ядом, другая – лекарством, – любил цитировать Карл Натанович, заливая доброй порцией водки нежно-розовые цветки. – Вот возьмем, к примеру, вьюнок полевой – симпатичный такой сорняк, вдыхать его аромат – одно удовольствие для барышень. А ведь в корнях милейшего цветика прячется смертельный яд – конвульвин. Но лишь, обладая опытом и знаниями, ты можешь превратить сию змеюку в пользительное для организма средство. Оно и кишки послабит, и камни из почек выгонит и кровушку остановит, да и гнойники заживляет, как на собаке. Но, матушка моя, не зная броду – не суйся в воду. Лишь малейший
«А отца вы тоже ядами лечили?! – ахнула Липа. – Я хотела сказать, травами…»
«Что хотела сказать, то и сказала… – тихо ответил дядюшка, поглядывая на мутнеющую в колбе жидкость. – Нет, дочка, запрет мне дали. А так, может, и жил бы до сей поры отец твой».
«Прости! – приластилась она к нему. – С добром спросила, без каверзы, честное слово».
«Да ладно уж, – стушевался Карл Натанович. – Уйди из-под руки-то, склянку выбьешь ненароком…»
***
Отчего-то тревожно стало на душе. То ли вздох чей-то услыхала, то ли ветер по чердаку гуляет. Накинув поверх измятого платья пуховый платок, Алимпия тихонько выглянула за дверь.
Длинный коридор был пуст. Как есть, без обуви, в одних шерстяных чулках, спустилась этажом ниже. В конце коридора, из-под теткиных дверей раздавались приглушенные голоса. Вроде женский и вроде мужской. Наверное, опять Гектор с матерью ругается. Тихонько, на цыпочках, подкралась к двери. Пригнулась к замочной скважине. Высокий широкоплечий мужлан в синей телогрейке стоял спиной, загораживая обзор. И это был вовсе не брат….
Вдруг, словно что-то почувствовав, он в один миг обернулся – необыкновенные фиалковые глаза на какой-то миг встретились со взглядом Алимпии. Волна жара пробежала по ее озябшим плечам. Быстро отскочив от двери, она стремительно припустила в свою комнату. Громко захлопнула дверь, ошеломленно уставилась на Какуша, прикрытого уголком одеяла на еще теплой подушке. Приложила к пылающим щекам холодные ладошки.
– Не может быть, не может быть, – шептала она в испуге. – С каторги не возвращаются…
Глава 3
Небольшой угловатый домишко с черепичной крышей и полукруглыми оконцами, прикрытыми резными ставнями, застенчиво прятался в поредевших кустах сирени на задворках доходного дома купца Богомолова. Сия недвижимость шла этаким жилым придатком к шестикомнатным апартаментам Карла Натановича и предназначалась для размещения обслуги. Поскольку доктора тяготило присутствие в доме любопытной челяди, то и пустовавший домик он решил использовать по своему усмотрению, заручившись письменным хозяйским согласием в обмен на гарантию полнейшего излечения дражайшей супруги Богомолова от тайного пристрастия к зеленому змию.
Воодушевленный перспективами, Карл Натанович с таким энтузиазмом принялся за дело, обустраивая помещения для предприятия и попутно пользуя купеческую жену психологическими тестами, что позорно проворонил побочный эффект собственной терапии – стрела Амура пронзила обоих: и закладывающую за воротник купчиху и наблюдавшего ее медика.
Огорошенная
Дела шли в гору. Личная жизнь, направляемая пухлой ручкой купчихи Богомоловой, целеустремленно мчалась к своему апофеозу – бракосочетанию. Затянувшаяся пауза на непременное обдумывание сделанного намедни предложения заканчивалась сегодня.
«А что, ежели, передумает?» – мучился сомнениями доктор, выйдя из подъезда.
Бородатый швейцар приветливо приподнял фуражку, склонившись в поклоне.
– Как почивалося, Карл Натанович? – заискивающе окликнул он доктора.
– Спасибо, голубчик. Легко дышится, легко спится.
– А для Матроны моей зелье справлено? Зайтить могёт?
– Да-да, голубчик, пусть заходит после полудня.
– Вот уж благодарствуйте, барин! Можа таперича вздорна баба спокоица.
– Успокоится, непременно успокоится, голубчик, – буркнул Карл Натанович, поворачивая в круглую дворовую арку.
Одинокий фонарь плавно раскачивался на деревянном столбе, чуть поскрипывая в унисон ветру. Ранее утро было пасмурным и хмурым, но к обеду обещало распогодиться, недаром поясницу крутило полночи, а к утру боль прошла, как рукой сняло: «Не иначе тепло вернётся, хотя какое уж тут тепло: ноябрь на дворе, белые мухи вот-вот полетят».
Доктор плотнее запахнул пальто, стряхнул с бобрового воротника невидимую соринку. Пыжиковая шапка приятно грела лысину, но не уши. Опираясь на трость с серебряным набалдашником, он медленно побрел по узкой тропке к обители добра и здоровья – аптекарской лавке «Целебные травы». Вот уж и вывеска виднелась: желтыми буквами на зеленом фоне, веточки мимозы вычурным вензелем обрамляли надпись: «Красота!» Липушка сама колер придумала, а он уж потом заказал в скобяной лавке.
Пологое крыльцо под навесом подъездного козырька. Плетенный из соломы коврик у дубовой двери. На широких перилах жмурил хитрые глаза рыжий кот, нетерпеливо постукивая пушистым хвостом по перекладине – в теплый дом просится.
– Ох, а это как же? – удивился доктор, взойдя на крыльцо: на коврике грязный след от чужого ботинка, да и дверь не заперта, лишь плотно прикрыта.
– Кто ж тут озорничает, Василий?
Кот лениво спружинил ему под ноги и, подняв хвост, небрежно потерся лохматым боком о пальто. Рыжий клочок шерсти повис на ткани.
– Я тоже очень рад тебя видеть. – Карл Натанович провел рукой по кошачьему загривку, мимоходом отряхнув полу. – Может, зайдешь?
В предбаннике приятно пахло высушенной валерианой. Запрыгнув на подоконник, Василий довольно заурчал.
Вспомнился отчего-то Пушок. Нет, не кот, а огромный сторожевой пес, что служил при мастерских Брука. Как отправили Игната по этапу, так и семья кузнеца вслед за ним подалась. А куда ж собаку? Людвига орала, что псу на живодерне самое место. Жалко стало животину, да и выбора не осталось – только с собой забрать, в пансион к Липушке. Убедил-таки Карл Натанович классную даму в полезности умной собаки, а курсистки-гимназистки Пушка уж так забаловали, что помер сердечный от обжорства под самое Рождество. Ровнехонько пять лет прослужил при пансионе. Испортила его, видать, девичья любовь.