Старый порядок и революция
Шрифт:
Прежде всего следует отметить, что во Франции Церковь имела не больше уязвимых мест, чем где бы то ни было. Напротив, пороки и злоупотребления, связанные с деятельностью Церкви во Франции ощущались меньше, чем в большинстве других католических стран. Французская церковь того времени отличалась еще большей терпимостью по сравнению с прежними временами и с церквями других народов. Таким образом, особые причины указанного выше обстоятельства следует искать не столько в состоянии религии, сколько в состоянии общества.
Чтобы понять это явление, не нужно упускать из виду все сказанное мною в предыдущей главе, а именно, что порожденный пороками управления дух политической оппозиции, не имея возможности проявиться в делах, нашел себе прибежище в литературе; что писатели превратились в подлинных вождей партии, вознамерившейся низвергнуть все политические и социальные институты страны.
Если мы хорошо уясним себе эти положения, характер
Самими основами своего управления Церковь являла собой препятствие для тех принципов, на которых литераторы желали построить государственное правление. Церковь опиралась главным образом на традицию — писатели же выказывали большое презрение ко всем институтам, основанным на почитании прошлого. Церковь признавала существование высшей власти над индивидуальным разумом — они призывали к смешению сословий. Найти согласие с Церковью можно было только в том случае, если бы обе стороны признали сущностное различие между обществом политическим и обществом религиозным и вследствие этого — невозможность управлять ими при помощи сходных принципов. Но до этого было далеко. Создавалось даже впечатление, что для того, чтобы добраться до государственных учреждений, необходимо разрушить церковные институты, служащие для первых основанием и образцом.
Впрочем, хотя Церковь в ту пору и не была деспотичнее других властей, она была первой из них. Она возбуждала ненависть — тем, что вмешивалась в дела властей политических, не будучи призванной к тому ни своими задачами, ни своей природой. При этом она часто укрепляла во властях порицаемые ею в иных случаях пороки, которые она покрывала своей священной неприкосновенностью и, казалось бы, хотела сделать их столь же бессмертными, как и она сама. Все это рождало уверенность, что нападки на Церковь встретят сочувствие у публики.
Однако помимо названных общих причин у писателей были и более частные, так сказать, личные мотивы приняться прежде всего за Церковь. Ведь она представляла именно ту сторону правительства, которая была им ближе всего и противостояла самым непосредственным образом.
Прочие власти лишь изредка давали о себе знать. Церковь же, в чьи обязанности входил надзор за развитием мысли и цензура литературных произведений, досаждала им постоянно. Выступая в защиту от Церкви общей свободы человеческого духа, литераторы сражались за свое собственное дело и начинали с разрушения пут, наиболее стеснявших их самих.
Из всего обширного фронта, на котором литераторы вели наступление, Церковь представлялась им — и в действительности таковою и являлась — наиболее открытым и наименее защищенным флангом. Ее могущество слабело одновременно с укреплением власти светских государей 58 . Вначале она главенствовала над ними, затем была их ровней, и наконец была низведена до положения их прислужницы. Между ними установился своеобразный обмен: государи давали ей материальную силу, она наделяла их своим нравственным авторитетом. Они заставляли своих подданных подчиняться предписаниям Церкви, которая, в свою очередь, принуждала свою паству следовать воле светских правителей. Сделка опасная, особенно при надвигающейся революции, и всегда невыгодная для власти, опирающейся не на принуждение, а на веру.
Фридрих Великий пишет в своих мемуарах: «Фонтенели и Вольтеры, Гоббсы, Коллинзы, Шефтсбери, Болинброки — все эти великие люди нанесли смертельный удар по религии. Люди пристально всматриваются в то, что до этого бездушно обожали. Разум низверг суеверие. Басни, которым прежде свято верили, теперь вызывали отвращение. Деизм обрел многочисленных последователей. Если эпикуреизм оказался гибельным для идолопоклоннического культа язычников, то деизм в наши дни был не менее губительным для иудаистских представлений, унаследованных от наших предков. Свободомыслие, господствовавшее в Англии, в значительной степени способствовало прогрессу философии».
Из приведенного пассажа явствует, что в момент написания этих строк, то есть в середине XVIII века, Фридрих Великий еще рассматривал Англию той поры как очаг антирелигиозных учений. Но мы видим здесь и еще нечто более удивительное: один из наиболее искушенных в познании людей и событий государь, по-видимому, даже не подозревает о политической пользе религии, настолько духовная ограниченность его наставников повлияла на его собственные способности.
Хотя наши короли продолжали еще величать себя младшими сынами Церкви, они пренебрегали своими обязанностями
Полузапрет, наложенный в ту пору на врагов Церкви, не только не ослаблял этих врагов, но, напротив, усиливал их власть. Бывают моменты, когда гонения на писателей приостанавливают движение мысли, в иных случаях они его лишь ускоряют. Но никогда не было случая, чтобы полицейские меры, применяемые по отношению к прессе, не умножили бы ее силы.
Преследования лишь побуждали авторов к писанию жалоб, но никогда не повергали их в трепет. Писатели испытывали особое стеснение, которое воодушевляет на борьбу, но никак не тяжкий и давящий гнет. Гонения на литераторов — почти всегда тяжеловесные, шумные и бесплодные — казалось, имели целью не столько запрет литературной деятельности, сколько ее поощрение. Полная свобода прессы нанесла бы Церкви гораздо меньший ущерб.
«Вы полагаете, что наша нетерпимость более благоприятствует прогрессу разума, чем ваша безграничная свобода, — писал Дидро Давиду Юму в 1768 г., — Гольбах, Гельвеций, Морелли и Сюар думают иначе». Однако шотландец был прав. Живя в свободной стране, он имел опыт свободы. Дидро судил обо всем как литератор, Юм — как политик.
Если я остановлю первого встречного американца — в его ли стране или где-либо в ином месте — и спрошу его, способствует ли религия стабильности законов и общественного порядка, он, не колеблясь, ответит мне, что цивилизованное общество и в особенности свободное общество не может существовать без религии. В его глазах почтительное отношение к религии является наиболее полной гарантией прочности государства и безопасности частных лиц. Данное обстоятельство известно даже наименее искушенным в науке управления. Между тем, самые смелые доктрины философов XVIII века в области политики нигде не нашли столь полного применения как в Америке. Только антирелигиозные доктрины никогда не имели здесь успеха, несмотря на благоприятные условия свободы прессы.
То же самое я могу сказать и об англичанах. Наша антирелигиозная философия проповедовалась в Англии еще задолго до того, как большинство наших философов появились на свет: не кто иной, как Болинброк довершил образование Вольтера 59 . В течение всего XVIII века в Англии было немало знаменитых представителей неверия. Поборниками его выступали искушенные писатели, глубокие мыслители. Но они никогда не смогли обеспечить безбожию такого триумфа, как во Франции, поскольку все, кому было чего опасаться в революциях, поспешили прийти на помощь установившимся верованиям. Даже люди, которым доводилось часто вращаться в тогдашнем французском обществе и которые не считали ложными доктрины наших философов, отвергали их как опасные. Как это часто случается у свободных народов, крупные политические партии Англии были заинтересованы связать свое дело с делом Церкви. Сам Болинброк сделался союзником священников. Воодушевленное этими примерами и не ощущающее себя одиноким духовенство решительно вступило в борьбу за свои права. Церковь Англии победоносно выдержала удар, несмотря на всю порочность своего устройства и многочисленные злоупотребления. Вышедшие из церковных рядов писатели, ораторы с жаром встали на защиту христианства. Враждебные христианству теории подверглись обсуждению, были осуждены и, наконец, отвергнуты самим обществом безо всякого вмешательства со стороны правительства.
Проявившийся во Франции в конце XVIII века дух прогресса появился в ту же эпоху и в Германии. Повсеместно ему сопутствовало стремление к перемене институтов. Обратите внимание на принадлежащее перу одного немецкого историка описание происходящего в ту пору в его родной стране. «Во второй половине XVIII века, — говорит он, — даже в церковные владения постепенно проникают новые веяния времени. Дух производительности и терпимости повсюду прокладывает себе путь. Идеи просвещенного абсолютизма, уже овладевшие крупными государствами, проявляются даже в делах церкви. Следует признать, что никогда еще на протяжении всего XVIII века в церковных владениях не появлялось правителей столь замечательных и столь достойных уважения, как в последние десятилетия, предшествующие французской Революции».
Нужно отметить, что приведенная здесь картина очень напоминает нам образ Франции, которая в ту же эпоху вступает в полосу поступательного прогрессивного движения, и как раз в тот момент, когда Революция уже была готова поглотить все и вся, появляются люди, самою судьбою предназначенные править. Мы должны признать также, что та часть Германии, о которой только что шла речь, совершенно была вовлечена в цивилизованное и политическое развитие тогдашней Франции.