Старый порядок и революция

Токвиль Алексис

Еще до того, как идеал свободных политических институтов начал зарождаться в их сознании, экономисты уже вынашивали мысль о социальных и административных реформах, произведенных впоследствии Революцией. Правда, они были очень благосклонно настроены по отношению к свободному обмену к laisser faire или laisser aller в торговле и промышленности. Что же касается собственно политической свободы, то они о ней вовсе не думали, и даже когда идея о ней случайно возникала в их сознании, они на первых порах отталкивали ее. Большинство из них поначалу крайне враждебно относится к совещательным собраниям, местным и второстепенным властям, да и вообще ко всякой власти, которая в различные времена у всех свободных народов выступала в качестве противовеса центральным

властям. Кенэ утверждает, что «система противовесов в правительстве есть пагубная идея». «Соображения, на которых основана система противовесов, химеричны», — говорит один из друзей Кенэ.

Единственной гарантией, изобретенной ими против злоупотреблений власти, является народное образование, поскольку, как утверждает Кенэ, «если народ просвещен, деспотизм невозможен». «Пораженные злом, обусловленным злоупотреблениями властью, — говорит его последователь, — люди изобрели тысячи совершенно бесполезных способов и оставили без внимания единственно действенное средство — всеобщее и постоянное обучение справедливости и естественному порядку». И таковой вот литературной галиматьей они думали подменить политические гарантии свободы.

Летрон, горько сожалеющий о запустении, в каком правительство оставляет села, об отсутствии в них дорог, промышленности, просвещения, даже и представить не может, что положение деревень было бы куда лучшим, если бы их жителям было предоставлено право самим вести свои дела.

Сам Тюрго, выделявшийся из общей когорты деятелей того времени величием души и редкими чертами гения, не более прочих имел склонность к политической свободе. По крайней мере, склонность эта возникает достаточно поздно, уже под влиянием общественного мнения. Как и для большинства экономистов, первейшей политической гарантией для Тюрго выступает известное воспитание, даваемое государством по известным правилам и в известном духе. Он безгранично верит в такого рода интеллектуальную терапию или, как говорили его современники, в «механизм воспитания, сообразующийся с определенными принципами». «Я осмелюсь утверждать, Государь, — говорит он в записке, предлагающей королю такого рода план, — что через десять лет Ваш народ будет неузнаваем, что своей просвещенностью, благовоспитанностью, усердием к службе Вашему величеству и отчизне он бесконечно превзойдет все прочие народы. Дети, которым сегодня исполнилось 10 лет, окажутся тогда подготовленными к служению государству, преданными своей стране, покорными власти не из-за страха, а в силу понимания, готовыми прийти на помощь своим согражданам, привыкшими признавать и уважать правосудие».

Политическая свобода во Франции была разрушена уже настолько давно, что люди почти полностью забыли, каким образом она проводилась в жизнь и какие последствия имела. Более того: оставшиеся еще ее уродливые обломки и институты, казалось бы, призванные ее заменить, делали политическую свободу подозрительной и создавали предубеждения против нее. Большинство существовавших в ту пору политических собраний еще сохранили вместе с обветшалыми формами и средневековый дух. Они скорее стесняли поступательное развитие общества, нежели способствовали ему. Парламенты, вынужденные занять место политических корпораций, не были способны противостоять злу, исходящему от правительства, а зачастую препятствовали и добрым его начинаниям.

Осуществление революции при помощи этих ветхих орудий экономисты считали невыполнимой задачей. Также мало привлекала их и мысль доверить воплощение своих планов народу, призванному стать хозяином положения, поскольку они не представляли, каким образом можно заставить целый народ воспринять столь обширную и последовательную реформу и тем более следовать ей.

По их мнению, новая власть не должна исходить из средневековых политических институтов или даже обладать какими-либо качествами последних. Даже в заблуждениях и ошибках прежней администрации экономисты открывают некоторые добрые наклонности. Они, например, усматривают в действиях прежнего правительства склонность к равенству условий и единообразию установлений; по их мнению, администрации подобно им самим питают глубокую ненависть ко всем прежним политическим властям, порожденным феодализмом или тяготеющим к аристократии. Напрасно стали бы мы искать в Европе столь крепкий, обширный и сильный правительственный механизм.

Тот факт, что подобная правительственная машина принадлежит Франции, экономисты считали особой счастливой случайностью, которую они назвали бы предопределением судьбы, если бы в ту пору, как теперь, было бы в моде по всякому поводу обращаться к Провидению. «Франция, — утверждает Летрон, — находится в значительно лучшем положении по сравнению с Англией, поскольку во Франции в одно мгновенье можно произвести реформы, полностью изменяющие страну, тогда как у англичан такого рода реформам всегда могут помешать партии».

Таким образом, для экономистов речь шла не об уничтожении абсолютной власти, а о наставлении ее на путь истинный. «Государство должно управлять согласно законам естественного порядка, — говорит Мерсье де ля Ривьер, — а когда это произойдет, нужно сделать его всемогущим». «Только бы государство хорошо осознавало свой долг, — говорит другой автор, — и тогда ему можно будет предоставить свободу». Подобные взгляды и настроения можно встретить у всех экономистов от Кенэ до аббата Бодо.

В своих планах переустройства современного им общества экономисты не только рассчитывают на королевскую администрацию, — они частично заимствуют у нее идею будущего правительства, которое они собираются установить. Образ будущего правительства они рисуют, наблюдая за действиями настоящего.

По мнению экономистов, государство должно не только управлять нацией, но и определенным образом формировать ее; оно должно наставлять умы граждан в соответствие с известным, заранее определенным образцом. Умы и сердца граждан должны быть наполнены теми идеями и чувствами, какие государство сочтет необходимыми. В сущности, нет ни предела правам государства, ни границ его деятельности. Оно способно не только воздействовать на людей, но и глубоко их переделывать, стоит ему только этого захотеть. «Государство делает из людей все, что пожелает», — говорит Бодо. Эта фраза резюмирует всю теорию экономистов.

Рисуемая воображением экономистов обширная социальная власть не только является самой мощной властью из всех, что им довелось наблюдать, — она отличается также своим происхождением и характером. Ее происхождение не носит непосредственно божественного характера, не связано оно и с традицией. Такого рода власть безлична: теперь она носит уже название не «король», но «государство»; она не является наследственной и династической; она есть продукт всего народа, представляет только его и должна подчинить право каждого всеобщей воле.

Экономистам уже была знакома та особая, неизвестная в Средние века форма тирании, что называется демократическим деспотизмом. Общество лишено иерархии, сословного деления, определенных званий, народ состоит из почти схожих между собою и почти равных индивидов, и эта бесформенная масса признается единственным законным сувереном, которого заботливо ограждают от всех возможностей, позволивших бы ему управлять собою или контролировать свое правительство. Над народом — единственный его представитель, уполномоченный делать все от имени народа, не спрашивая у него совета. Контроль над этим уполномоченным принадлежит неоформленному общему разуму, остановить его действия способна только революция, но не законы, ибо подчинен народу он только юридически, фактически же он — безраздельный владыка,

Не находя вокруг себя никаких форм, соответствующих этому идеалу, экономисты ищут их в глубинах Азии. Без преувеличения можно утверждать, что не было такого экономиста, который бы в каком-нибудь из своих сочинений не расточал бы восторженные похвалы Китаю. Сия особенность составляет неотъемлемую часть их книг. А поскольку Китай еще плохо изучен, то о нем высказывается главным образом всякий вздор. Бессмысленное и варварское китайское правительство, которым распоряжается по своему усмотрению горстка европейцев, представляется экономистам совершенной моделью, которую должны копировать все народы мира. Оно является для них тем же, чем позднее для всех французов станет Англия, а затем и Америка. Их трогает и почти восхищает страна, чей властитель, наделенный абсолютной властью, но лишенный предрассудков, один раз в год возделывает землю собственными руками, дабы воздать хвалу пользе земледелия; страна, где все должности приобретаются на основе ученых конкурсов, где религию заменяет философия, а все аристократы являются учеными.