Статьи, дневники, замыслы
Шрифт:
— Строго говоря, Анна, вы уже принадлежите мне, — грубо перебивает Шубинский. — Наш разговор — не более, чем моя добрая воля. Я просто хотел дать вам возможность выдвинуть свои условия, на которых мы смогли бы договориться. В противном случае вы все равно станете моей женой, но с некоторыми… неудобствами.
— И что вы будете делать? Посадите меня на цепь? — Я храбрюсь и изображаю смех. — Притащите в ЗАГС со ртом, заклеенным скотчем?
— Мне совсем не обязательно куда-то вас тащит, Анна. Брак в наше время — это настолько незначительная формальность, что нас распишут даже без вашего участия.
Он даже не шевелится, стоит ровно на том же месте, где и минуту назад, но я чувствую себя буквально истерзанной его словами. И почему-то знаю — хоть вижу этого человека второй раз в жизни — что такими угрозами он не разбрасывается.
— Это какая-то глупая шутка? — в последней, отчаянной попытке найти всему этому хоть какое-то объяснение, выдавливаю я. И даже нервно смеюсь, как будто Шубинский уже это подтвердил. — В наше время такое бывает только в книгах и…
— Я похож на шутника, Аня?
Его лицо так резко меняется, что мне нужно время осознать — передо мной все еще один и тот же человек. Шубинский и раньше выглядел как ходячий Доктор Зло, а сейчас он просто как будто содрал остатки маскировки. Сделал это решительно и почти демонстративно, как будто нарочно берег этот эффектный выход до крайнего случая, когда у меня останется последний идиотский аргумент: «Не верю».
Вот, теперь верю.
Сейчас готова поверить во что угодно, даже в то, что эта человекоподобная тварь питается суточными младенцами, а нас с Мариной сожрет без соли. В целом, и без особо удовольствия.
— Тронете меня хоть пальцем — и я вам горло перегрызу, — произносит мой рот за секунду до того, как к такому же выводу придет мое сознание.
— Умница, — он как будто даже к этому был заранее готов. — А теперь скажи, что не блефуешь.
— Тот, кто не блефует — никогда об этом не говорит. — Любимые слова отца, который учил меня жизненной мудрости в те редкие моменты, когда нам удавалось побыть вдвоем, а не в трио с его бесконечно звонящим телефоном.
И Шубинский, минуту поколебавшись, неожиданно качает головой, как будто соглашается с тем, что я могу выполнить угрозу. Больше не пытается подойти, но что-то мне подсказывает, что это не из-за моей словесной игры мускулами. Просто сегодня в его меню нет расчлененки из несостоявшейся невесты.
— Мне нравится твой характер, Аня, — а вот тут он уже снисходителен до тошноты, как будто даже мое сопротивление — часть его плана по затравливанию несчастной жертвы в волчью яму. — Я бы не хотел, чтобы моего наследника родила бесхребетная свинья. Поэтому — и только поэтому — я дам тебе время подумать. В рамках разумного, само собой. Так что не обольщайся, что сможешь до бесконечности испытывать мое терпение.
— Я не стану вашей женой. — Это глупо, но я пытаюсь скопировать его же не предполагающий возражений тон. Есть такое правило у переговорщиков: хочешь войти в контакт с поехавшим психом — начни говорить его словами и его тоном. — Даже если пройдет сто лет.
На это Шубинский не говорит
Но я все равно пытаюсь.
Не зная, куда и как бежать — просто бросаюсь вперед, в ту небольшую щель, которая существует между его здоровенными плечами, краем стола и шкафом.
Это мой прыжок веры.
Как в замедленной съемке вижу огромные, как грабли, руки Кирилла, которые проносятся буквально в миллиметре от моей головы. Он цепляет край волос, даже почти сжимает его в кулаке, так что когда совершаю еще один рывок, чувствую острую боль в виске, но это вообще никак меня не останавливает. Я готова заплатить любую цену за свободу. Даже если за это придется расплатиться собственным скальпом.
Мне даже удается выскочить за порог.
Я точно не уверена, потому что света здесь почти нет.
Мешкаюсь только на долю секунды, чтобы выбрать направление — направо или налево.
Но в этот же момент чувствую грозный рык, мат и две руки хватают меня сзади за плечи.
Не раздумывая, выкручиваюсь и изо всех сил вонзаю зубы в ладонь.
Во рту сразу появляется противным металлический вкус крови.
Вопль боли. Попытка вырвать руку из моей судорожно сжатой челюсти, но я вкладываю в это абсолютно все силы. Уже понятно, что побег не удался. Примерно понятно и то, что за это непослушание по головке меня не погладят. Но если мне суждено пойти на плаху, то по крайней мере я сделаю это с чьей-то оторванной рукой в зубах.
— Кирилл, блядь!!! — Узнаю в этом оре голос отчима. — Выруби ее!
Я понимаю, что сейчас будет больно, но все равно не успеваю подготовиться к оглушающе крепкому удару по затылку. Сначала в глазах темнеет, потом наоборот — становится слишком ярко, как будто посреди ночи кто-то направил в лицо фонарик с лампой дневного света. Только заслониться от этой слепящей боли никак не получится, потому что она у меня под веками, внутри моей головы.
— Да блядь, выруби ее!!! Продолжает истерить отчим, и на этот раз удар сбивает меня с ног.
Голова с размаху ударяется об пол.
Звон разрывает черепную коробку, но даже после того, как все мое тело от боли сворачивается в позу эмбриона, я все равно остаюсь в сознании. Хотя и не вся целиком.
Какое-то время единственные звуки, которые существуют в моем медленно затихающем мире — это ругань Рогова вперемешку с его стонами и проклятиями. Потом появляется тихий размеренный шаг, но почему-то именно он пугает меня гораздо больше. Перед глазами, в которых уже почти угасло зрение, появляются идеально чистые, как зеркало, острые носки туфель. Сейчас такие как будто не особо в моде, но эти точно не с распродажи прошлых коллекций. Сшиты на заказ, полностью по мерке с учетом каждой анатомической особенности ступни. Я знаю это, потому что одна из моих приятельниц в Штатах была наследницей небольшой обувной мастерской, и сама была помешана на обуви.