Статьи из журнала «Компания»

Быков Дмитрий Львович

Ну, эсхатологические тоталитарные секты в России не новость: они и при советской власти умудрялись функционировать, а уж после ее краха расцвели пышным цветом. Где одна страна кончается и начинается другая — там обязательно многие верят в конец света, потому что он, собственно, уже был на их глазах, и почему бы ему не повториться во всемирном масштабе? Концы света случались с подкупающей регулярностью. Все это — наш быт, и на памяти каждого русского поколения случается хоть одно масштабное упразднение всего прежнего уклада. Так что в эсхатологических, сиречь концесветных ожиданиях тут нет недостатка ни у кого — ни у крестьян, которым достается особенно солоно, ни у интеллигенции.

Подбор сектантской публики тоже предсказуем: в секты у нас обычно уходят люди, не находящие себе места в жизни, считающие

себя как бы упраздненными, видящие единственное утешение в проповеди полуграмотного пророка. Почти всякое российское масштабное переустройство жизни сопровождается делением народа на чистых и нечистых, на достойных выживания и обреченных гибели. Поэтому маргиналы — а их у нас почти половина населения — вечно верят, что есть справедливость и для них. Но найти эту справедливость можно только в скиту, или в «Белом братстве», или в самолично вырытой пещере в Бековском районе Пензенской области.

Теперь, конечно, о них вспомнили и церковь, пишущая к ним послания, и журналисты, и родственники. Теперь о них говорят и пишут. Пресса искренне удивляется: как это в ХХI веке находятся люди, которым хочется в землянку, с детьми? Да вот так и находятся. Вас же не удивляет, что в том же самом XXI веке огромный процент населения России попросту никому не нужен? И обо всех этих беженцах, безработных докторах наук и гастарбайтерах вы предпочитаете не вспоминать вовсе — до тех пор, пока они не запалятся в скиту или не залезут в пещеру. Потому что ни местным властям, ни православным епархиям, ни соцслужбам до них нет дела — а тот, кому есть дело, обязательно оказывается лжепророком с трехклассным образованием и справкой из психдиспансера.

Кстати, в АО «МММ» состояли примерно те же люди. И в сети «Гербалайфа» тоже. Ибо по способу распространения учения и по интенсивности вербующей пропаганды это были точно такие же тоталитарные секты — что уже в 1993 году было понятно.

Разумеется, пребывание в пещере в ожидании конца света не свидетельствует о высоком интеллектуальном потенциале и психической адекватности. Но что-то я всерьез сомневаюсь, что в Русской православной церкви, какова она сегодня, отчаявшийся человек может получить сочувствие и ответ на мучающие его вопросы. В лучшем случае ему ответят, как Иоанн Кронштадтский — двадцатилетнему Горькому: молись, кайся… И если уж совсем начистоту — я совсем не убежден, что сектанты из Погановки намного фанатичней и зашоренней других сектантов, которые сегодня так боятся провести обычные выборы и сменить одного президента на другого.

26 ноября 2007 года 

№ 44(489), 26 ноября 2007 года

За Компанию

!

За последние десять лет, прошедшие со дня основания журнала «Компания», российские представления о бизнесе повернулись на 180 градусов — как, впрочем, почти все представления вообще. Это не значит, что они стали лучше. Синоним успеха в бизнесе девяностых — способность урвать и шикарно растратить, залог удачи в бизнесе двухтысячных — способность понравиться власти и влиться в нее; ни то ни другое не имеет отношения к бизнесу реальному, креативному, ответственному и увлекательному. В девяностые все были помешаны на пиаре, в двухтысячные — на тимбилдинге и корпоративной морали; и то и другое весьма мало способствует реальной производительности. В российском бизнесе был, пожалуй, один небольшой просвет — конец девяностых, когда все понемногу наелись и начали формировать какие-никакие правила; но формированию этих правил помешал очередной заморозок, и вместо саморегуляции мы вновь получили регуляцию — жесткую, некомпетентную и предсказуемую. Журнал «Компания», созданный в 1997 году, остался памятником тех идеалистических времен, когда российский бизнес осмотрелся, задумался и вроде как усовестился. Если бы этого не произошло, он не преодолел бы дефолт 1998 года. А он через него перевалил, экономика выжила — и есть даже мнение, что дефолт «способствовал ей много к украшенью».

Сейчас принято ругать девяностые, и это закономерно — нужен фон, на котором наше нынешнее суверенное процветание будет выглядеть

стопроцентным шоколадом. Но девяностые были не монолитны, и во второй их половине наметилось нечто, похожее на дело. Связано это было с тем, что традиционному русскому патернализму был нанесен серьезный удар: Ельцин второго срока — не тот Ельцин, на которого можно было надеяться. Некоторые его поступки в конце срока подтвердили это печальное ощущение — ему изменила даже хваленая интуиция. Приходилось выплывать самим. Наметилась переоценка ценностей, появилась реальная — а не навязанная — социальная ответственность. Русский бизнес к концу девяностых состоял не только из Березовского, Гусинского и Ходорковского. В стране отнюдь не было стабильности, но была вертикальная мобильность, и заработать можно было уже не только воровством. Этого-то второго поколения русскому бизнесу и не привелось дождаться: настали времена, когда залогом мобильности стала правоверность, лояльность, «нашесть».

В этой ситуации я не очень понимаю, что делать людям, пишущим о бизнесе, думающим о нем, вырабатывающим его правила… Правил два: не высовывайся и встраивайся. Посильно восторгайся. Ты можешь сделать сколь угодно эффективную компанию, выдумать идеальную стратегию, выстроить безупречную команду — и почти гарантированно проиграть, потому что в сильном и самостоятельном бизнесе тут сегодня никто не заинтересован. А можешь быть стопроцентной бездарью и вдобавок хамом — но повторять мантру о враждебном окружении и единственной нашей надежде, и у других все отберут, а тебе отдадут. Игра по этим правилам слишком предсказуема, чтобы делать журнал на эту тему. Грустно, братишечки.

В чем спасение? Я думаю, в старом значении прекрасного слова «компания». Ведь журнал «Компания» давно уже рассказывает не о том, как преуспеть в деловой сфере: это просто компания приличных людей, обсуждающая то, что ее волнует. Все значения, кроме этого, скомпрометированы: неизменным остается одно — взаимное тяготение умных, ироничных и внутренне спокойных граждан. Вот за эту компанию я и выпью, потому что никакой другой у меня все равно никогда не будет. За компанию и жид удавился, говорит веселый русский народ. Никогда не понимал, что это значит, но в душе всегда понимал: сказано точно. В современной России осталось очень мало вещей, за которые стоит не то что умирать, а и жить. Родина опять отчуждена, идея не нужна… Только и осталось, что за компанию.

3 декабря 2007 года 

№ 45(490), 3 декабря 2007 года

Потребляем все!

Пресса заполнена триумфальными репортажами о беспрецедентных масштабах отечественного потребления. Гремят победные реляции: средний россиянин потратит на празднование Нового года 17.000 рублей! Нет, нет, 500 евро! Нет, 1.000 долларов — кто больше?! Раскуплены все новогодние туры, египетские подорожали вдвое, даже Финляндия, даже самая глухая Лапландия — по слухам, приют Санта-Клауса — уходит со свистом. Рестораны битком. Звонит корреспондент крупного официозного радиоканала: «Скажите, ведь делать друг другу щедрые подарки — это наша, русская прекрасная национальная черта?! Разве нет?!»

Ну, во-первых, насчет щедрости: она не тождественна роскоши. Наша национальная черта — делиться последним: это да, без этого в наших климатических и политических условиях элементарно не выживешь. Власть так относится к народу, что выглядит не гуманней погоды (и так же четко чередует оттепели с заморозками); в такой ситуации без щедрости пропадешь. Но вот насчет потребления как национальной матрицы — позвольте вам этого не позволить. На протяжении большей части российской истории люди все-таки видели в ней смысл. Возможно, они заблуждались, и жалкие их усилия ни к чему не вели, а все происходило заведенным порядком, но они-то, бедолаги, этого не понимали и свято верили в наивные абстракции вроде чести, правды, свободы! И потому жизнь их измерялась не количеством купленного и съеденного, и даже не количеством заработанного, — но достижениями иного порядка: вот построили больницу для бедного народа, вот отменили цензуру (для него же), вот сделали социальную революцию, выстроили Магнитку, слетали в космос и т. д.